Девятая жизнь нечисти - Алексей Атеев

– На мельнице счетоводом был… – сказала девушка.

– Был?!

– Выгнали, – пояснил Хаим. – Не вписался со своими пейсами в трудовой коллектив. Чуждым элементом обозвали и дали пинка под тощий зад.

– Чуждый элемент – в наше время очень плохо, – огорченно произнес Наумчик. – Это как клеймо. Раз поставили, больше не избавишься… Так вот, сестричка, связав жизнь с подобной личностью, ты заранее обрекаешь себя на прозябание. И в этом захудалом городишке вы будете самой захудалой парой.

В этот момент Моисей, за которым все трое продолжали наблюдать, видно, решившись на что-то, рванулся к крыльцу.

– О! – воскликнул Наумчик. – К нам как будто гость сейчас пожалует.

Ента закрыла лицо руками, а косоглазый Хаим набычился, словно собирался вступить в драку.

Однако юноша возле самой входной двери резко остановился, махнул рукой и, развернувшись, побежал прочь.

– Ну вот, испугался, – захохотал Наумчик. – Слабоват твой молодец, Ентеле. Даже в дом зайти не решается, не то что руки твоей попросить.

– Тоже мне зятек выискался, – презрительно произнес Хаим. – Ты и вправду хочешь за него? Смотри, прокляну.

– Я выйду замуж за того, на кого вы мне, папа, укажете, – еле слышно произнесла Ента.

– Ну вот и хорошо, дочка, – удовлетворенно произнес Хаим.

А вскоре в дом пожаловал Соловей. Как-то к вечеру перед Хаимовым крыльцом остановился запыленный «Форд». За рулем сидел красноармеец. С подножки соскочил черноголовый оголец, показывавший дорогу, и, шепелявя, произнес: «Вот ихина хата». Из машины вылез высокий человек в военной форме и с интересом огляделся вокруг. Входная дверь распахнулась, на пороге появился сияющий Наумчик, на ходу застегивавший гимнастерку. Они обнялись, и Наумчик повел военного в дом.

– Вот, папаша, познакомьтесь: мой боевой товарищ – Николай Иванович Соловей, – представил гостя Наумчик.

Хаим во все глаза разглядывал гостя. Он представлял его несколько иначе. По цветистому описанию сына выходило, что появится этакий громадный, грозный рубака навроде махновских орлов – в красных галифе с кожаными леями, с громадной саблюкой и в лихо заломленной косматой папахе. Однако перед ним стоял довольно молодой, лет тридцати, человек с твердо очерченным лицом и строгими глазами. Он почтительно поздоровался с Хаимом, а затем познакомился и с остальными.

Пока в доме шли лихорадочные приготовления к торжественному ужину, Соловей и Наумчик сидели на громадном кожаном диване, курили (Соловей трубку, а Наумчик папиросы) и что-то вполголоса обсуждали.

Наконец ужин начался. Хава давно готовилась к приезду знатного гостя, поэтому в грязь лицом не ударила. Стол, что называется, ломился от угощений. Радовали глаз и вызывали слюноотделение всевозможные закуски, как еврейские, так и русские. Имелись здесь: форшмак, фаршированные гусиные шейки, паштет из куриной печенки, телячья колбаса, соленые огурцы, маринованная капуста с брусникой и яблоками, да мало ли что еще. Даже копченый свиной окорок как знак уважения к гостям присутствовал. Да и напитков на столе хватало. Помимо традиционной пейсаховки, налитой в старинный штоф с царским орлом, тут имелась только что появившаяся слабенькая, тридцатиградусная, казенная водка, которую в народе окрестили «рыковкой» по фамилии наркома, а также бутылка с пестрой наклейкой – контрабандный румынский коньяк, и склянка с изюмным вином.

Кроме высокого гостя, за столом присутствовал и его водитель – Петр. Когда Хаим, отозвав сына в сторонку, робко заметил: мол, вроде негоже солдату и офицерам кушать за одним столом, Наумчик строго посмотрел на отца и вполголоса сообщил, что в Красной армии все равны.

Енту нарочно посадили напротив Соловья, и гость время от времени посматривал на нее. Сама же девушка не поднимала глаз от своей тарелки, ковыряла вилкой кусок фаршированной щуки…

Разговор за столом велся самый непринужденный. Впрочем, беседовали только Соловей и Наумчик. Ента и ее мамаша помалкивали. Молчал и красноармеец Петр, поскольку, используя представившуюся возможность отведать разные вкусности, непрерывно жевал. Хаим же по причине некоторой робости, а вернее подобострастия, лишь неопределенно кивал головой или поддакивал. В бедовой голове старого жулика было смутно. Соловей ему определенно нравился. Более того: Хаим о лучшем зяте и не мечтал. Эх, был бы он евреем!

«Тпру-у… – мысленно одернул он себя извозчичьим возгласом. – Куда гонишь, старый дуралей?! Видишь человека в первый раз и уже хочешь с ним породниться. Мечтать, конечно, никому не запрещено, однако не пори горячку».

После сытного ужина высокий гость выразил желание прогуляться по городку.

– Возможно, твоя сестрица пожелает меня сопровождать? – обратился он к Наумчику, смотря при этом на Енту.

Душа Хаима возликовала. Уже кое-что! Пускай соседи видят, с кем идет его дочь. Он требовательно взглянул на дочь. Наумчик уловил реакцию отца, усмехнулся и спросил у сестры:

– Ну что, Ентеле, проведи товарища красного командира по нашим палестинам.

– Уже темнеет, – тихо произнесла девушка, обернувшись к окну.

– Ничего, во мраке наш город выглядит еще презентабельнее, чем при свете дня, – хохотнул Наумчик.

Ента безропотно поднялась, словно ожидая дальнейших приказаний.

– Тогда пойдемте, – предложил Соловей, обращаясь к девушке, – покажите мне здешние достопримечательности.

Нужно сказать, что Ента, в отличие от подавляющего большинства местной молодежи, по-русски говорила чисто и правильно. Большая часть ее отрочества прошла в Одессе, училась она в обычной школе и довольно много читала.

Вначале разговор не клеился. Девушка явно робела, семеня рядом с высоким, представительным военным. Она знала: из окон смотрят соседи и тут же на все лады обсуждают увиденное, строя самые невероятные предположения.

– Ну, расскажите о вашем городе, – попросил Соловей.

– В нем ничего примечательного, – отозвалась Ента. – Таких, наверное, тысячи. Маленький, скучный… Никогда ничего в нем не происходило. Старики рассказывают: давным-давно, когда поляки воевали с русскими, здесь был не то польский штаб, не то их центр. Хотя в это плохо верится. Что им тут было делать? Ни крепости тут нет, ни замка… И домишки словно скособоченные. Того и гляди попадают. Из больших зданий – костел да главная синагога. Смотреть нечего. Вот в Одессе…

– Вы бывали в Одессе? – с интересом спросил Соловей.

– Прожили там с восемнадцатого по двадцать третий. Всю войну и после… С папой и с мамой… Там у нас родни много.

– У меня жена родом из Одессы.

– А где она сейчас?

– Умерла от тифа в Джанкое в двадцатом году. Вскоре после взятия Крыма. Декабрь, холода лютые… Простыла и в одночасье сгорела, как свечка, от «испанки».