Девятая жизнь нечисти - Алексей Атеев

– Вот скажи мне, сынок, ты это все только что придумал или давно?

– Вы это, папаша, о чем?

– Да о твоих планах.

– По правде, насчет Енты прямо сейчас возникло, а за вас давно мыслил. Навел, понимаешь, справки: живы ли, здоровы… Не ехать же на пепелище. А тута бачу: яка гарна дивчина и пропадае… Ну и враз про Кольку мысля. Подходящий жених для нашей малютки.

– А собой-то он как?

– Орел парень! В плечах косая сажень, рост высоченный, а лицо – кровь с молоком. Видный, одним словом, мужчина. Даром, что ли, Соловьем кличут.

– Но Ентеле… Она-то как воспримет?.. А тут еще Мошка этот…

– Какой Мошка?

– Да Моисей! Вздыхатель ейный. Я же тебе рассказывал… Мудрец который…

– Со вздыхателями вы сами разбирайтесь. Хотите жить в этой дыре, выдавайте ее за каббалистов, талмудистов, ешиботников, не знаю, за кого еще. Но времена нынче другие, папаша. Сегодня вы торгуете, а завтра, глядишь, на Соловках киркой махаете. Так что думайте.

И долго в ту ночь ворочался Хаим на своей скрипучей кровати рядом с храпящей Хавой. Размышлял над словами сына. Нарисованная Наумчиком картина выглядела, конечно, весьма заманчиво, но уж больно нереально. Хотя чего в жизни не бывает! И в Москву перебраться очень даже хотелось… Да и выдать дочку за солидного, надежного человека, пусть даже и русского… Неужели Наумчик не соврал про Ворошилова?! Но такими вещами не шутят. Значит, правда… А Мошка?.. Ну что он может дать Ентеле? Свою сомнительную ученость?.. Кому это сейчас нужно…

Наконец сон пришел к косоглазому балагуле, и он захрапел еще громче, чем жена.

Прошло два дня. В течение этого времени Хаим к теме замужества дочери больше не возвращался. Он ждал появления таинственного Соловья. Лишь время от времени Хаим многозначительно подмигивал сыну, намекая на некую тайну между ними.

Посмотреть на Наумчика, который щеголял в воинском обмундировании и выглядел, несмотря на кривые ноги, а может, благодаря им, весьма браво и молодцевато, сбегались со всей округи. Молодежь да и люди постарше, благоговейно разинув рты, таращились на хромовые сапоги со шпорами, которые Наумчик нацепил для пущего эффекта, на защитного цвета коверкотовую гимнастерочку с синими клиньями-«разговорами» на груди. А портупея, кобура с «наганом» и вовсе приводили население местечка в трепет!

Однажды Хаим заметил в толпе возле дома Моисея. В это время Наумчик наводил глянец на свои «хромачи». Выполнял он эту процедуру на крыльце, причем весьма пунктуально: утром – в десять часов, днем – в двенадцать и вечером – в шесть. Сам же Хаим наблюдал в окно за происходящим. Душа его ликовала. Несмотря на свои изрядные годы, он еще ни разу в жизни не испытывал подобного триумфа.

И вдруг Хаим ощутил на себе чей-то взгляд. Он присмотрелся. На него из толпы пристально взирал Мошка. Парень смотрел не то чтобы тяжело, а скорее пронизывающе. И во взгляде его читались обида и тоска.

«С чего вдруг? – недоуменно спросил себя Хаим. – Похоже, этот Мошка разгневан? Почему злится?.. Мы с ним даже ни разу по-настоящему не общались. Или Енту за него не выдаю?.. Так он не просил ее руки. И разговоров подобных не велось. Непонятно».

Хаим вновь перевел глаза на Моисея, но тот отвернулся.

Внезапно старого жулика, неплохо разбирающегося в людях, осенило: «Да ведь этот Мошка все знает!.. Знает о его планах насчет Ентеле! Знает о разговоре с Наумчиком! Но как же это может быть?!»

Он перебирал в уме различные варианты возможной утечки информации. Единственная допустимая возможность: Ента подслушала их речи и все рассказала своему вздыхателю. Опять же полнейшая чушь. В доме у Хаима испокон веку заведено: нельзя выносить ни единого слова, услышанного в его стенах. А потом Ента, можно сказать, и на улицу не выходит, а с Мошкой как будто даже ни разу не разговаривала.

Хаим разглядывал странного парня. По виду – шмакодявка. Как говорится: соплей перешибить можно. А одет!.. Какой-то допотопный лапсердак, в каких и старики уже не ходят, на ногах рваные опорки, конечно же, ермолка… И пейсики! Как же без них. Словно два штопора болтаются вдоль висков. Не такого зятя он бы хотел видеть в своем доме даже в старое время. Ветхозаветный тип, знаток Торы, Талмуда, разных там каббалистических загадок и тайн. Подобные мудрецы целыми днями читают мудреные книги и молятся. Какой от них практический толк? Ни торговать, ни воровать не умеют. Конечно, ученость всегда ценилась, к умникам—знатокам Писания отношение благоговейное. Но время-то нынче какое?! Вон даже ешиботник желает стать инженером.

Наумчик наконец закончил свои манипуляции с сапогами и вернулся в дом. Хаим продолжал смотреть в окно. Толпа стала расходиться, и вскоре на улице никого не осталось, за исключением Моисея. Тот продолжал топтаться чуть поодаль от крыльца, словно желая, но не решаясь постучаться во входную дверь.

– Кто этот странный парень? – спросил подошедший к отцу Наумчик, указывая на Моисея.

– Ты тоже обратил внимание?

– Еще бы! Прямо сверлил глазами. Смотрел, как солдат на вошь.

– Ентеле нашу желает посватать, – хмыкнул Хаим.

– Это про него ты говорил?

– Именно.

– Думаешь, прямо сейчас к нам и заявится? Если так, то почему сердито смотрит? Зашел бы, сел за стол, достал бутылочку наливки… Ентеле?! – позвал сестру Наумчик и, когда та подошла, кивнул на окно: – Этот, что ли, шлимазл[5] мечтает повести тебя под свадебный балдахин?

Девушка глянула в окно и, увидев Моисея, побледнела так, что обычно почти незаметные веснушки ярко вспыхнули на ее лице.

– Смотрите, папаша, наша Ентеле – как сорочье яйцо, – засмеялся Наумчик, вспомнив, как в детстве дразнил сестру.

– Почему ты назвал его шлимазлом? – тихо спросила Ента. – Он вовсе не глупец.

– А ты откуда знаешь, дочка? – подозрительно спросил Хаим. – Встречаешься с ним?

– Что вы, как можно?

– А чего тогда заступаешься?

– Он тебе нравится? – как бы невзначай поинтересовался Наумчик. – Пошла бы за него?

Девушка, потупившись, кивнула.

– Вон даже как! – усмехнулся Хаим, а Наумчик весело спросил:

– Да на кой он тебе? Ну был бы хоть комсомолец… А то посмотри: одет-то как старый дед, да к тому же в рванину.

– Он хороший… любит меня… А одет плохо, потому что сирота. Нет у него никого, кроме матери…

– Отца петлюровцы зарубили во время погрома, – пояснил сыну Хаим и строго спросил дочь: – Значит, любит? Откуда ты знаешь, если с ним не встречаешься?

– Ладно, папаша, будет вам, – вступился за сестру Наумчик. – Пускай себе любит, дело молодое… Только вот одна закавыка есть. Допустим, вы поженитесь, а кушать чего будете? Он, кстати, где-то работает?