Боярышня Евдокия - Юлия Викторовна Меллер

— Вот я говорю, — продолжил бородач, — прощенья просим, но, когда твой батька долг отдаст?

— Ты! — вскипел боярич, но Авдотья крепче вцепилась в него и потянула назад.

— Во-о-от! — бородач наставительно выставил указательный палец, но не пояснил всю глубину своей мысли. Потом он повернулся к иноземцам, наблюдавшим за его игрой, и проворчал: — Шахматы недоступны бабьему разуменью, потому как тут думать надо!

Мужчины согласно закивала головами, а обрадованный поддержкой бородач добавил:

— Я со всем уважением к боярыне Овиной, — тут он приложил руку к груди и чуть поклонился ей, — но по глазам же видно было, что заскучала она, — сочувственно закончил недруг Авдотьи Захарьевны.

Евдокия с растущим ощущением брезгливости смотрела на юродствующего бородача, но влезать во внутренние разборки не горела желанием. Этот человек явно провоцировал боярыню Овину, и он чувствовал за собой силу. Это надо было учитывать. И всё же не хотелось уходить, сдавая позиции. Но тут Мотька наклонилась к её уху, быстро зашептала о покойном деде, что он был искусным игроком в шахматы и научил её играть, а потом спросила:

— Дусенька, можно я его? — подруга сжала кулаки и изобразила отжимание мокрого белья.

Пояснять, что Мотька собралась обыграть бородача не надо было.

— Давай, — коротко шепнула ей Дуня и Мотя сделала шажок вперёд.

— Конечно, уважаемая Авдотья Захарьевна заскучает! — певуче протянула она. — Эту партию можно было закончить в несколько ходов и не томить ожиданием окружающих!

Боярыня изумлённо приоткрыла рот, а боярич выдернул свой локоть из её захвата и ел взглядом гордо стоящую Матрёну.

Иноземцы зашушукались, переспрашивая друг друга, правильно ли они поняли, что юная дева бросила вызов уважаемому старосте?

— Ты… — недруг боярыни зло сощурился и повернулся ко всем, собираясь что-то сказать, но ему не дали:

— Пусть юная боярышня докажет, что понимает, о чём говорит! — воскликнул датчанин.

Шведский посол, литовец, герр Ханау, итальянец и остальные поддержали его, но шведский посол тут же отодвинулся от ганзейца, чтобы никто не подумал, что они заодно.

Бородач же приосанился, почувствовав силу на своей стороне. Дуня с удовольствием попеняла бы боярыне, что та до сих пор ни слова не сказала об этом типе, но не до того было.

Мотя же горела нетерпением доказать правду своих слов и проигравший уступил ей место. Она важно уселась, чуть поёрзала и громко заявила, что в Москве делают мебель намного удобнее и красивее.

В другой раз Дуня сочла бы это бестактностью, но не сейчас. Поэтому она согласно кивнула и стараясь перекричать поднявший недовольный гул по поводу того, что это креслице работа именитого голландского мастера, всем сообщила:

— В Москве есть кресла разных моделей для отдыха и работы за письменным столом, стулья для обеда и подвесные гамаки для времяпровождения в саду.

Сделав объявление, она широко улыбнулась и повторила всё на латыни с тем же сияющим видом. А Мотя уже начала партию.

Вокруг изначально небольшой группы всё больше собиралось народу. Неприятный бородач и Мотя играли быстро, и наблюдателям это нравилось.

К Дуниному удивлению многие новгородцы начали болеть за Мотю, а не за бородача. Из их шепотков она узнала, что это староста Селифонтов, Памфил Селифонтиевич. Человек уважаемый и богатый, а главное имеет сильную поддержку со стороны Марфы Семеновны Борецкой.

И доказательством этому было, что именно он ездил в Литву с составленным ею договором о переходе Новгорода под руку Казимира. Многие были не согласны с тем, что творила пролитовская партия, но любое возражение ловко отбивалось и выходило только хуже. Никто не понимал, как так происходит, но Борецкая уверено тянула всех под литовский каблук. И даже сейчас знать обсуждала всё это, негодовала, а договор был уже подписан.

— Чего опять тянешь время? — неожиданно поддела своего недруга воспрявшая духом Авдотья. — Матрёна Саввишна быстро тебе отвечает, а ты сопли жуешь, — закончила боярыня под всеобщий смех.

Дуня отметила, что Мотька стала для боярыни Матрёной Саввишной и еле сдержала улыбку. Но больше отвлекаться от игры не стала.

— Шах и мат! — звонко выкрикнула Мотя и Дуня захлопала в ладоши, выражая одобрение.

Её поддержал расхохотавшийся итальянец, а за ним и другие. Мотя сияла, чувствуя себя звездой. Бородач поднялся, ожёг злым взглядом обеих боярышень и небрежно скинул ладонью несколько фигурок.

— На хорошей доске я бы сыграл хорошо, а так одно баловство!

Дуня удивленно приподняла брови, считая такую реакцию на проигрыш не просто детской, а унизительной для самого грубияна. Но неожиданно брюзгливую претензию поддержал литовский боярин:

— Насколько я помню эту доску с фигурками сделали где-то на севере. Признаться, до этого я думал, что там живут одни дикари.

— На севере? — переспросил шведский посол.

— Я говорю о побережье Белого моря, уважаемый, — с удовольствием пояснил литовец. — Народ, живущий там называет себя поморами. Сущие варвары.

— Дикари, — поддакнул кто-то ещё и все согласно закивали. Даже новгородцы не возражали против таких эпитетов.

Мотина счастливая улыбка растаяла, но до девочки победительницы никому не было дела. Разве что боярич Захар стоял и сжимал кулаки, но Матрёну никто не обижал, не оскорблял… её просто не замечали.

Евдокия подошла к шахматной доске, чтобы поближе рассмотреть фигурки. Всё было сделано из камня. Она взяла пешку, потом коня, офицера, ладью… Каждая фигурка была тщательно отполирована, а гладкость доски была феноменальной.

— Грубая работа, — раздалось рядом с ней.

Дуня повернула голову, чтобы посмотреть, кто ещё решил подквакнуть старосте. Новой лягушкой оказался симпатичный поляк. Его молодость, мужественное лицо, красивая одежда, производили приятное впечатления, а вот холодный взгляд и неприязненно кривящиеся губы отталкивали.

Евдокия успела заметить, что поляк на мгновение остановил взгляд на литовском боярине Олехно Судимонтовиче и во взгляде его появилась злая решительность. Он вальяжно развернулся к Моте, и Дуня почувствовала, что сейчас пан скажет ей гадость, а за неё заступится боярич.