Сирены - Джозеф Нокс

Дэвид Росситер. Лжет дочери, нагнетает ситуацию, пытается заставить ее вернуться домой. Я удивился, услышав его голос. Росситер утверждал, что не знает, как связаться с дочерью. Я выключил телефон и открыл дверь.

Изабель стояла босиком у дивана. Встрепанная панковская шевелюра, размазанная тушь под глазами. Без каблуков, хоть и не очень высоких, она казалась ужасно маленькой, эдакой босоногой крохой.

Она заметила телефон у меня в руке:

— Что ты делаешь?

— Я…

— Роешься в моих вещах?

Я положил телефон на пол:

— Я привез тебя домой, Иззи. Просто искал, чем бы себя занять.

Она сжала в кулаке ключи от квартиры, выставив вперед самый длинный, будто нож.

— Ищи в другом месте.

— Ладно. — Я по стеночке пробрался к выходу, распахнул дверь, сказал: — Прости.

— Ты работаешь на него.

Я обернулся, но промолчал. Шарф на шее Изабель размотался, обнажил шрам поперек горла. Изабель пыталась наложить на себя руки. Потом сбежала из дому. Пробовала наркотики, спала с мужчинами много старше ее. Вот о чем говорил шарф на шее. Вот о чем говорили дрожь в голосе, ужасная комната, посиневшие от холода босые ноги с облупившимся лаком на ногтях. Семнадцатилетняя девчонка, которая отчаянно сдерживала слезы.

— Иззи…

— Уходи.

— Давай поговорим, — предложил я. — Завтра.

Переминаясь с ноги на ногу, она смотрела на меня и молчала. Сквозь нейлоновые занавески в комнату сочился рассвет.

— Не рассказывай ему.

— Он не узнает, что я здесь был.

— От него ничего не скроешь. — Она всхлипнула, словно от безудержного страха. — Он платит моим бойфрендам, заставляет их рассказывать, что они со мной делают, — прошептала она. — Спаивает их и записывает на диктофон. Иногда заставляет меня слушать. — Она тяжело вздохнула. — Ему известно все.

— Он никогда не узнает, что я здесь был, — пообещал я.

Мне хотелось, чтобы она поняла, что ей ничто не угрожает, поэтому я вышел из квартиры и прикрыл за собой дверь.

— Возвращайся, — донесся до меня ее тихий голос.

Я не понял, что она имеет в виду. Вернуться сейчас или на следующий день? Я замер у двери, прислушался. Она плюхнулась на диван, с минуту дышала глубоко и шумно. Потом дыхание участилось. Она засмеялась, потом заплакала. Я отошел от двери, а мне вслед неслись рыдания вперемешку со смехом. Я так и не понял, что с ней. То ли наркотики так подействовали, то ли она испугалась, увидев в квартире постороннего. Мне не хотелось верить ее словам о том, что за ней следят. Это больше походило на паранойю или на бред.

Совершенно обессилев, я сел на ночной автобус, вернулся в съемную квартиру и лег спать. Уснуть не получалось, и я часа два пролежал, сжимая в руке визитку, прежде чем решился позвонить. Он ответил после первого же гудка.

— Уэйтс.

— Есть разговор.

— Я пришлю машину, — сказал Росситер.

Я сидел и ждал, когда в дверь постучат. Из головы никак не шла надпись в туалете.

«Забудь эту ночь».

6

По дороге домой я думал о семье. Об отсутствии родителей, о секретах, о лжи… Нащупал в кармане письмо, которое дал мне Сатти. Положил конверт на столешницу, но не стал читать. Похоже, у нас с Изабель Росситер много общего. Лишившись семьи, я никому не доверял.

Детский дом «Оукс» располагался в большом викторианском особняке. Его давно закрыли, заколотили окна. А потом особняк сгорел. Взрослые в детдоме остались для меня безымянными и безликими. Мы попали в детский дом, когда мне было восемь, а сестре — пять. Я был напуган до смерти. У меня все время горели щеки под взглядом Энни, которая не понимала, что происходит, а я не мог объяснить, потому что и сам ничего не знал.

В крыле для мальчиков было много таких же ребят, как я. Все новички, примерно моего возраста. Теперь я понимаю, что разные типы личности — тихони, упрямцы, шалуны и задиры — по-разному выражают страх. Я старался ничем не выделяться.

Присматривался ко всем и ко всему, но о себе говорил как можно меньше.

Нам не разрешили взять с собой вещи из дома, поэтому все, что я знал о себе, стало для меня своего рода ценностью. Единственным, что можно было утаить. Не разглашать без крайней нужды. Дурная привычка, но я до сих пор не могу от нее избавиться.

Мы с Энни спали в разных помещениях, но бо́льшую часть дня проводили вместе. Обычно я просто за ней приглядывал, хотя и притворялся, что меня не интересуют ее игры. Я боялся, что она спросит, когда мы поедем домой. Захочет узнать, где мама. Расскажет про свои сны.

Вскоре нам попытались найти приемных родителей. Конечно, так прямо нам не говорили. Совесть не позволяла детдомовским воспитателям сказать ребенку, что на него придут смотреть возможные усыновители. Нас предупредили, что мы познакомимся с милыми людьми и должны хорошо себя вести.

На самом деле дети всегда догадываются, что происходит, и прекрасно понимают, кого выбирают в первую очередь. Хотя братьев и сестер стараются не разлучать, но не у всех хватает места в доме или в сердце сразу для двоих.

Помню, как мы шли по коридору в кабинет директора. Я нервничал и огрызался на сестру. Она всегда одевалась неряшливо, не понимала, как важно выглядеть прилично. Одна из безымянных безликих женщин завела нас в кабинет. Там пахло полировочным воском, а мебель коричневато поблескивала. У одной стены стоял массивный книжный шкаф, у другой — письменный стол. Между ними было окно, выходящее на игровую площадку, а рядом с окном — кожаный диван. На диване сидела молодая парочка. Выглядели они так, будто собрались на воскресную службу.

При виде нас они встали.

Женщина так ласково улыбалась Энни, что я решил, будто они уже знакомы. Она увидела меня, и улыбка дрогнула. Мы ответили на простые вопросы: как зовут, сколько лет, что любим есть, во что играем…

Безликая женщина велела нам поиграть. Энни со вздохом направилась к коробке с игрушками и перевернула ее. Она бродила среди рассыпанных игрушек, брала и рассматривала их с таким видом, будто всегда только этим и занимается. Судя по ее сосредоточенной гримаске, она не знала и не понимала, что за ней наблюдают.

Я посмотрел на парочку.

Они сияли.

Энни делала именно то, чего от нее ожидали.

Тогда я с преувеличенным энтузиазмом присоединился к ней. Увлеченно играл, делал все для того, чтобы мы выглядели неразлучными. Когда пришло время прощаться, я только