Силуэты пушкинской эпохи - Николай Дмитриевич Александров

памяти. Для старших он был любимым сыном, а для младших — любимым братом. В нашем семействе было много девочек, а мальчик был только один он». Этот портрет, конечно, с годами менялся, приобретал новые краски и утрачивал прежние, но в одном оставался неизменным — мягкосердечие и открытая доброта («у него сердце на ладони», — писал Батюшков) у всех вызывали любовь и расположение, и он для многих оставался «добрым ангелом» — как отзывалась о нем Мария Протасова. За кого он только не просил, за кого только не хлопотал: Пушкин, Боратынский, Кольцов, Шевченко — перечислять можно было бы долго.

С Веселовского идет традиция рассматривать лирику Жуковского как отражение его биографии, как историю его души и прежде всего историю его любви к Маше Протасовой. Жуковский не мог жениться на ней — Екатерина Афанасьевна Протасова, мать Маши, была его сводной сестрой. Но любовь к Маше не помешала ему любить и ценить ее мужа доктора Мойера, который, в свою очередь, с благоговением относился к Василию Андреевичу. «Когда мне случится без ума грустно, — пишет Мойер в одном из писем, — то я заберусь в свою горницу и скажу громко: „Жуковский!“ — и всегда станет легче». И поэзия его обладает теми же свойствами:

Его стихов пленительная сладость Пройдет веков завистливую даль, И, внемля им, вздохнет о славе младость, Утешится безмолвная печаль И резвая задумается радость.

Эти хрестоматийные строки Пушкина — емкая характеристика. Жуковский утешает в страдании, доказывая неизбежность его в мире земном, и предупреждает веселие и радость о недолговечности и хрупкости земного счастья. Он убежден, что открывает человеку горний мир:

Кто слез на хлеб свой не ронял, Кто близ одра, как близ могилы, В ночи, бессонный, не рыдал, — Тот вас не знает, вышни силы!

И здесь Жуковский весьма далек от риторики. Это его личный опыт. Он пережил и несчастную любовь, и смерть возлюбленной: Мария Мойер умерла от родов в 1823 году. Он со смирением и покорностью принимал удары судьбы, но удивителен в Жуковском не его так называемый мистицизм, а нравственный ригоризм, пафос учителя. Туман и невыразимость в стихах отнюдь не означали «тумана в голове сочинителя» (как выразился Кюхельбекер в одной из своих статей). Он «строил» себя и свою жизнь. «Надобно решиться сделать план своей жизни, план верный и постоянный», — записывает он в дневнике. И надо сказать, он вырабатывает план, стремится совершенствоваться сам и призывает к этому других: не просто утешает и помогает, но воспитывает. Воспитывает сестер Протасовых, наставляет А. П. Елагину, отечески журит Пушкина и даже, повстречав как-то в Сандуновских банях одного книгопродавца, долго уговаривает его не продавать дурных книг.

С этой точки зрения, одно из самых показательных его писем — письмо Кюхельбекеру: «По какому праву браните вы жизнь и почитаете себе позволенным с нею расстаться! — пишет Жуковский. — Составьте себе характер, составьте себе твердые правила, понятия ясные; если вы несчастны, боритесь твердо с несчастьем, не падайте — вот в чем достоинство человека! Сделать из себя кусок мертвечины… весьма легко: первый дурной слесарь даст вам на это средство, продав вам дурной пистолет… Как ваш духовный отец требую, чтоб вы покаялись и перестали находить высокое в унизительном… Вы богаты прекрасным дарованием, имеете прекрасное сердце. Это — материалы если не для счастья, то для хорошей жизни».

И, пожалуй, вполне закономерно, что именно Жуковский стал наставником великого князя Александра Николаевича — будущего императора Александра II. Да и поэтическая и переводческая деятельность его носит явно просветительский характер и подчинена вполне определенной нравственной мысли: «Не надобно думать, что поэзия только забава воображения!.. — писал он А. И. Тургеневу. — Она должна иметь влияние на душу всего народа, и она будет иметь это благотворное влияние, если поэт обратит дар свой к этой цели. Поэзия принадлежит к народному воспитанию. И дай Бог в течение жизни сделать хоть шаг к этой прекрасной цели».

Д. И. Завалишин (1804–1892)

«Ум, познания и свободный образ мыслей» находил Рылеев в Дмитрии Иринарховиче Завалишине. «Бойкая особа, но с чересчур заносчивым воображением», — отзывался о нем Александр Бестужев. «Дмитрия Иринарховича, — писал Николай Бестужев, — надобно узнать ближе, чтоб он перестал нравиться».

Личность Завалишина и его знаменитые «Записки декабриста», которые, кстати сказать, Л. Н. Толстой назвал самыми важными из всех воспоминаний декабристов, позволили Ю. М. Лотману сравнить Дмитрия Иринарховича с гоголевским Хлестаковым — уж слишком откровенное самовосхваление демонстрирует Завалишин, слишком часто его заносчивое воображение превращает рассказ в явную ложь. Однако и отличие его от Хлестакова разительно. Он придумывал и сочинял о себе и себя не от бедности, а от полноты фантазии. Он даже не был романтиком. Более точным в его определении будет гумилевское словечко — «пассионарий».

Дмитрий Иринархович Завалишин родился в семье генерал-майора, шефа Астраханского гарнизона Иринарха Ивановича Завалишина. Он получил домашнее образование, затем воспитывался в Морском кадетском корпусе, участвовал в учебном плавании по Балтийскому морю. Шестнадцати лет был определен офицером и преподавателем высшей математики и астрономии в Морской кадетский корпус. В 1822–1824 годы совершил кругосветное плавание под началом Лазарева, посетил Данию, Англию, Бразилию, Австралию, Калифорнию, Аляску. По возвращении в Россию Завалишин сочинил и подал императору Александру проект организации полумистического, полуполитического международного общества «Вселенского Ордена Восстановления», целью которого явилось бы восстановление законных властей в Европе. Главным местопребыванием Ордена Завалишин избрал Калифорнию. Ознакомившись с проектом, Александр попросил передать Завалишину, что «составление такого общества находит весьма трудным». По рекомендации адмирала Мордвинова, Завалишин принимал участие в деятельности Российско-американской компании, познакомился с Рылеевым, перед которым выставлял себя командором якобы уже организованного Вселенского Ордена Восстановления, пытаясь одновременно стать членом Северного общества. К уставу Ордена Восстановления и похвальному листу, утверждающему командорство Завалишина (и то и другое было сочинено им самим) декабристы отнеслись с большим подозрением. В Общество его так и не приняли. Тем не менее в 1826 году Завалишин был осужден на каторжные работы и отбывал каторгу в Чите и Петровском заводе. Он