Три комнаты на Манхаттане - Жорж Сименон

— Видишь ли, имя Мари — это очень по-французски… Да и не только, оно вообще универсально. Из-за его банальности этим именем сейчас никого не называют, разве что служанок. И поэтому оно покажется оригинальным…

Мари…

Она попросила его произнести вслух несколько раз:

— Мари…

— Ну а теперь — фамилия Клэруа… Есть в ней «Клэр»[6] и есть что-то от слова «Клэрон»[7]. Есть еще…

Черт побери! К чему он об этом вспоминает? Плевать ему и на Клэруа, и на ее хахаля, который собирается сделать себе имя исключительно на том, что наставил рога ему, Комбу!

Ну а этот самодовольный и снисходительный идиот, который толковал ему о «мышке», об ее тридцати двух или тридцати трех годах, о драгоценностях, которых у нее нет, и о местечке билетерши… «и то, если будет протекция».

Как-то недели за две до встречи с Кэй Ложье спросил у него с уверенностью человека, который принимает себя за самого Господа Бога:

— Сколько времени ты сможешь продержаться, мой малыш?

— Это зависит от того, что ты имеешь в виду.

— Ежедневно идеально отутюженный костюм в «прессинге»[8] и безукоризненно чистое белье, достаточное количество денег на аперитивы и на такси…

— Пожалуй, пять, от силы — шесть месяцев. Когда родился мой старший сын, я оформил страховку, по которой ему должны выплатить капитал по достижении восемнадцати лет, но я могу взять ее сейчас, потеряв немного…

Ложье было плевать на его сына.

— Ну хорошо, пусть будет пять-шесть месяцев. Живи где хочешь, в какой угодно трущобе, но обзаведись хотя бы телефоном.

То же самое вроде бы говорил ему сегодня и Гурвич? Удивляет ли его такое совпадение? Ему надо было бы дождаться автобуса, что вполне было возможным в это время. Минутой больше, минутой меньше — это уже ничего не изменит, все равно будет волноваться Кэй.

Кэй…

Как по-разному звучит это слово сейчас и два-три часа тому назад, или еще раньше, утром, или в полдень, когда они обедали вдвоем, сидя друг против друга, и забавлялись, глядя на физиономию маленького еврея-портного, которому Кэй решила доставить, не говоря от кого, роскошного омара.

Они были так счастливы! Имя Кэй, как его ни произноси, приносило ему столько успокоения.

Он сказал свой адрес шоферу. Ему показалось, что небо стало совсем черным, угрожающе нависло над улицами. С хмурым видом он откинулся на сиденье. Он был сердит на Ложье и на человека, похожего на крысу, но не знал, стоит ли ему сердиться на Кэй. Вдруг, в тот самый момент, когда такси остановилось и он еще не успел принять должный вид, подготовить себя к встрече, чтобы вновь вступить в круг их любви, как он увидел ее.

Она стояла с потерянным видом у края тротуара и, задыхаясь, выкрикивала:

— Наконец-то, Франсуа! Иди скорее… Моя Мишель…

Потом без всякого перехода заговорила от волнения по-немецки.

Атмосфера в комнате была тяжелой, и всякий раз, как он выходил на улицу, Комбу казалось, что становилось все темнее, хотя освещение было таким же, как обычно.

Он спускался и поднимался три раза. В третий раз вернулся около полуночи. С его пальто стекала вода. Лицо было холодным и влажным, потому что на улице вдруг хлынул проливной дождь.

Разговор о телефоне, об этом злополучном телефоне, преследовал его сегодня весь день. Даже Кэй и та сказала в сердцах, ибо не могла в этих обстоятельствах владеть собой:

— Как же так получилось, что у тебя нет телефона?

Энрико собственной персоной заявился к вечеру и принес телеграмму.

Еще одно совпадение, ибо он пришел примерно в то самое время, когда Комб входил в бар «Ритца», испытывая чувство вины. Если бы только он вернулся сразу же, как обещал…

Он не ревновал на этот раз. А может быть, все же Кэй плакала у Энрико на плече и он рассыпался в утешениях?

И другое совпадение. Накануне, когда они ходили за покупками по кварталу, Кэй вдруг сказала:

— Надо было бы, вероятно, оставить мой новый адрес на почте. Я, конечно, не могу сказать, что у меня большая переписка, но понимаешь…

Дело в том, что она все время пыталась не давать ему повода для малейшего укола ревности.

— И я должна была бы дать его и Энрико. Если письма придут по адресу Джесси…

— А почему бы тебе ему не позвонить?

Им тогда и в голову не могло прийти, что это сыграет такую важную роль. Они вошли в кафе, как тогда, в прошлый раз. Он увидел, что она начала разговор. Губы ее шевелились, но слов не было слышно.

И он совсем не ревновал.

А Энрико на следующий день пришел забирать свои вещи из спальни Джесси. Он обнаружил почту для нее и для Кэй. Была там также и телеграмма для Кэй, принесенная за сутки до того.

Поскольку телеграмма пришла из Мексики, то он решил сам занести ее Кэй. Он застал ее в комнате, она готовила ужин и была в халате бледно-голубого цвета, делающим ее похожей на молодоженку.

«Мишель тяжело больна Мексике — тчк. — Можете, если нужно, получить деньги поездки коммерческом и промышленном банке. Ларски».

Он не просил ее приехать, предоставляя ей свободу действий. Предвидя, что у нее может не оказаться денег, он холодно и корректно сделал все необходимое.

— Я даже не знала, что он привез девочку в Мексику. В последнем письме, которое я получила четыре месяца назад…

— В последнем письме от кого?

— От дочери. Она, как видишь, пишет мне нечасто! Я подозреваю, что ей запрещают и она пишет тайком, хотя и не признается мне в этом. Ее последнее письмо пришло из Венгрии, и она ничего не писала о возможной поездке. Что же с ней? Легкие у нее, в отличие от меня, крепкие. Мы ее показывали в детстве самым крупным профессорам. Франсуа, а вдруг это несчастный случай, а?

Зачем он пил все эти аперитивы? Когда он принялся ее утешать, ему было стыдно за свое дыхание, ибо она не могла не почувствовать, что он сильно выпил. Он отяжелел и погрустнел.

Еще до того, как он вернулся, какая-то тяжесть придавила его плечи, и он никак не может до сих пор ее стряхнуть.

— Поешь, бедняга Франсуа. Ты пойдешь звонить после еды…

Но нет, он не стал есть и спустился вниз, в итальянский ресторан, чтобы оттуда позвонить.

— Тебе вряд ли что удастся, ты увидишь. Нет ночных рейсов в Мексику.

Энрико уже узнавал.

Если бы он вернулся вовремя, Энрико не пришлось бы заниматься тем, что его не касается.

— Есть два рейса завтра утром, с часовым интервалом, но все места заняты. Их, кажется, заказывают за три недели.

Он все же позвонил, как будто ожидал чуда.

Но вернулся ни с чем.

— Первый поезд отходит в семь тридцать утра.

— Я поеду на нем.

— Я попытаюсь заказать место в пульмановском вагоне.

И он снова отправился звонить. Все было каким-то серым, и сильно давила тяжесть. В этих хождениях было что-то очень значительное и в то же время призрачное.

Его отсылали от одного бюро к другому. Он не имел достаточного опыта обращения в американские железнодорожные компании.

А тут еще полил сильный дождь, который стучал по тротуарам, заливал поля шляпы. Когда он опускал голову, вода лилась на пол.

Все это могло бы казаться смешным, но сейчас раздражало.

— Уже поздно заказывать места. Служащий посоветовал приехать на вокзал за полчаса до отхода поезда. Всегда есть такие пассажиры, которые бронируют места заранее, а в последний момент что-нибудь им мешает уехать.

— Ты так измучился, Франсуа.

Он посмотрел на нее внимательно, и ему почему-то показалось, что не только мысль о дочери повергла Кэй в такое подавленное настроение.

Вероятно, она думает в первую очередь о них, о том, что им предстоит вскоре разлука.

Эта телеграмма на желтоватом клочке бумаги сыграла роль злого рока.

Она появилась как бы в ответ на рассуждения Ложье и на те мысли, что весь вечер вертелись у него в голове.

Можно подумать, нет другого выхода и сама судьба взялась расставить все на свои места.

Больше всего его смущало то, что он был уже почти готов принять ее приговор и покориться.

Его удручали внезапно охватившая вялость и почти полное отсутствие реакции.

Она укладывала чемодан и говорила ему:

— Я не знаю, как быть с деньгами. Когда Энрико пришел, банки были уже закрыты. Я могу поехать на другом поезде. Должен же быть днем.

— Нет, только вечером.

— Энрико хотел… Ты только не сердись! Ты знаешь, что в такой момент все это так мало значит! Он мне сказал, что, какая бы сумма мне ни понадобилась, достаточно ему позвонить даже ночью. Я не знаю, как быть.

— Тебе хватит четыреста долларов?

— Да, конечно. Только…

Они еще никогда не говорили о деньгах.

— Уверяю тебя, меня это нисколько не стеснит.

— Может быть, я тебе оставлю бумагу, ну, я не знаю, такую, чтобы ты смог бы пойти завтра в банк и получить вместо меня.

— Еще будет время, когда вернешься.

Они не решались смотреть друг на друга. Будто что-то им мешало Вслух они об этом не говорили. Могли ли они еще полностью поверить, что все это так и будет.