Падаль - Дмитрий Щербинин

Он смотрел в грязное окно за которым бушевала плотная, беспрерывная стена снега - остальные, поглощенные спорами, яростью и восторгом не чувствовали, что здание сотрясается от каждого порыва, что стекла и стены едва выдерживают наваливающуюся на них тяжесть.

Неожиданно женские пальцы обвили прутья клетки, дернули их в глубину залы и пронзительный, не то женский, не то волчий вопль ворвался в Ивана; а он не в силах был повернуть к этой женщине голову, потому что знал, что это она ему кричит:

- Что сидишь то, рожа бесстыжая?! Ну посмотри на меня, посмотри - это я, мать Алеши! Что, не помнишь?! Да куда тебе - ты ведь стольких замучил, ирод. Ну посмотри на меня... Вот тебе! - звук плевка и хриплый, резкий, но и напуганный в то же время голос:

- Ты что плюешься то?! Ты че плюешься, то?! Думаешь меня в клетку тут эти посадили, так теперь, значит, можно все?! Меня выпустят ты пожалеешь, поняла? Ты поняла?!... А ты на меня что - судьям клеветать будешь?! Да я тебе поклевещу - ты у меня будешь знать!

Говорил человек с распухшими наполненными жестким посиневшим мясом кулаками. Иван посмотрел таки на мать и тут же отдернулся, вскрикнул: она смотрела сразу на троих сидящих в клетке, воспринимая их, как единое целое. Потом пересилил себя и медленно посмотрел в зал...

Целая тьма глаз, и все смотрят на него, как на бешеное животное, перегрызшее многих дорогих людей. Он никогда не видел столько устремленных на него, буравящих его глаз. "Падаль! Падаль!" кричал каждый из этих взглядов. "Как мы ненавидим тебя, какое же ты ничтожество! Мразь! Трус!" Увеличилась и стала расти стремительно головная боль, и хотелось отвести взгляд назад в снежную бурю... хотелось мучительно, сил не было поглощать в себя все эти яростные взоры, но он не отворачивал - нет, он смотрел, вглядывался в эти глаза и, чувствуя, как обрушивают они на него удары, вцепляются острыми клыками, рвут, терзают: "Падаль! Падаль!"

А он шептал им кротко: "Да, я был трусом. Я совершил много подлых дел и если вы считаете себя способными творить суд - так судите, вот я весь перед вами. Но над нами сейчас бесконечное небо звездами переливается... Что же вы пылаете здесь этой пустой ненавистью - все эти ваши страсти: ваша радость и ненависть - ничто против бесконечности. Хотел бы я чтобы вернулось все прежнее, и вы ведь хотите; и могли бы все к свету прийти, если бы только захотели, если бы только могли сказать друг другу.... Почему то все не так, как должно быть... все не так... Покой... что там Ирочка говорила о покое... Да, покой... молю о покое для всех вас, господи...

Здание задрожало от тяжести и холода; стекла прогнулись и только каким-то чудом не лопнули... А толпа все вбивалась в зал, хоть и некуда уже было становиться, хотя и стояли люди вжимаясь друг в друга, хоть уже и похрустывали кое-где кости и раздавались отчаянные крики - все равно продолжал втискиваться из коридора поток раздраженной плоти.

И тут он увидел Марью - увидел и тут же потерял. Стал вглядываться и застонал, а потом и закричал, так ему хотелось видеть ее:

- Марья!

Тут же в зале стало почти тихо, послышались голоса:

- А, падаль, женку свою зовет, соскучился видно!

А Марья уже была перед клеткой: каким-то образом ей удалось протиснуться сквозь толпу, за руки она держала Сашу и Иру.

Иван с надеждой посмотрел в ее глаза и тут же отдернулся и застонал еще громче - это не была та любящая, нежная Марья которую он знал. Ее некогда яркие плотные космы поседели и лицо постарело лет на двадцать, покрылось морщинами, а под красными от бессонных ночей залегли глубокие, не проходящие синие пятна. Но закричал Иван от другого - теперь это была часть огромной толпы: в глазах тот же ненавидящий, полный презрения пламень и даже голос, когда она зашипела, был не ее:

- Ну что кричишь?! Видишь на нас все смотрят - видишь?! Они тебя падалью зовут, и я тебя тоже так зову! А я ведь знаю зачем ты все это делал - чтобы нас выгородить - так ведь, да?! Так ведь! Но и не только нас, но и себя обеспечить! Ты ведь чтобы нас не трогали женщин на бойню отвозил, ты ведь чтобы вот этих сорванцов не трогали, - она так сжала руки Саше и Ире, что они вскрикнули, - вот из-за них ты маленьких детей на убийства отвозил! Ненавижу тебя, слышишь - чтоб ты сдох предатель!

Она плюнула в него и Иван чувствовал как слюна прожигает кожу, потом мясо, кости и наконец рвет сердце.

Неожиданно звонкий голосок прорезал холодную духоту зала:

- Мамочка, пожалуйста не делай ему больно. Ему и так ведь без нас больно. Он ведь ради нас эту муку принял. И теперь он совсем один остался, пожалуйста, не надо. Папа, посмотри на меня.

Иван взглянул в глаза Ире, там теплым радужным брильянтом сверкала сострадание к нему. Такой же свет видел он льющимся из очей девы в его видении.

- Я с тобой, - прошептала она и протянула к нему свою маленькую ручку. Он весь перегнулся к ней, поцеловал эту мягкую ручку и с жаждой стал вглядываться в глаза - любовь к нему! Он попытался улыбнуться и ему это удалось.

- Я для тебя стихотворение сочинила, хочешь расскажу?

Иван даже не кивнул, но в глазах его ясно можно было прочесть: "Говори, что хочешь, говори не умолкая, твой голос как лекарство мне!"

И Ирочка, начала читать громким, чистым голосом:

Есть в осени златой чудесная пора,

Когда в крученье дивном листопада,

Увидит кто-то дивные цвета

Нездешнего сияющего сада.

Во дни зимы седой,

Когда сияет серебром луна

На глади ледяных увалов,

Согреет сердце доброе

Мечта о солнечных пылающих полянах

Бывают в царствии весны младой,

Бурлящие, ручьистые денечки

И в них увидит юноша младой

Своей судьбы пылающие строчки.

Наступит лето, жаром жизни лес наполнит,

Луга цветами яркими воспламенит.

Запустит в небо молнии

И громом сказку древнюю читать захочет,

И в поднебесье птицей зазвенит.

Как листья осенью, года уходят,

Как ручейки весенние журчат.

Как грозы летние в воспоминаниях сверкают

И зимним саваном в конце пути лежат.

И звезды яркие над землями мерцают

И жизнь и смерть в своей красе хранят.

Пока лились из нее эти строки, Ира осторожно проводила по темным, от запекшейся крови Ивановым волосам; те же пряди, на которых крови не было стали совсем седыми.

- Вот и все, - прошептала она негромко.

Иван не слышал больше голосов из зала - его окружала лесная, хранящая в себе жизнь тишина и тихая, весенняя прохлада.

- Я это вчера ночью сочинила, - прошептала Ира.

Иван придвинулся совсем близко к ней, вжался лицом в прутья клетки. Теперь ласкающие его глаза были совсем близко.

- Идем Ира! Пошли от него...

- Подожди, мама! Не уходи от него! - она воскликнула эти слова таким необычайным, страдающим голосом, что Марья заплакала...