Скорлупы. Кубики - Михаил Юрьевич Елизаров

Без постоянного жильца да с открытыми окнами мансарда за последний месяц выстудилась, как сарай. Допотопной конструкции батареи включались какой-то оглушительной кнопкой, крепившейся прямо к трубе отопления. Кнопка при нажатии грохотала железом на весь дом, но тепла не запускала. Лёха отступился, когда нам истерично постучали снизу.

Зажгли на кухне плиту, все четыре конфорки, поставили чайник, макароны и просто кастрюли с водой – еда и отопление. В холодильнике были кетчуп и маргарин. Я достал гостинцы Кофманам, две банки с красной икрой, конфеты “ассорти” и неожиданно для самого себя – бутылку “московской” и сигареты, которые сунула мне на передержку, да позабыла баба из автобуса!

Намечался настоящий пир. У послушника обнаружился архаичный электроклавесин с квакающим звуком. Мы тотчас, не разуваясь, сели записывать прям на кухне “Цыганский альбом” – экспромтом на кассету, где раньше сквернословил “Ленинград”.

Я громово и пьяно шлёпал по клавишам, выводил надрывной нотой:

– Научил, научил бог цыгана говорить!..

Лёха выводил вторым голосом:

– И Борхеса читать!.. И Борхеса читать!..

– Пой, цыган!.. Пляши, цыган!..

Вдвоём:

– Ёб же его мать!..

В двери позвонили. Как выяснилось, старуха – соседка этажом ниже на всякий случай вызвала полицию. Наутро мы с ней столкнулись на лестнице. Щуплая кляузница посторонилась и приветливо улыбнулась.

Я спал одетым, кутался в ковёр, но к утру всё равно отсырел. Когда осторожно потрогал похмельные связки, они показались мне окоченевшими и прокуренными, без фальцета.

Обещанные Лёхой баянист и скрипач, в общем-то, понравились – всё ж земляки. Зарабатывали они профессионально улицей.

Если бы я выбирал лицо для рекламного буклета по установке окон “К вам приедут наши лучшие специалисты”, точно взял бы баяниста Ваню. Худощавый, улыбчивый, с длинными, как у Горлума, ловкими пальцами, он держался поначалу настороженно – чтобы ненароком не сболтнуть лишнего, коммерчески полезного. Мало ли, вдруг я приехал калымить пением и займу место в каком-то хлебном переходе. Когда же он окончательно разобрался, что я ему не конкурент, потеплел и разговорился:

– Не “консерва”, а академия музыки… Нормальный уровень, не хуже Киева… Язык точно не нужен, вроде с третьего семестра… Не знаю, когда экзамены у вокалистов, в начале декабря, но может и позже… Ты, главное, покажи профессию, а теория тут лажовая. Собеседование, чтение с листа…

Я не стал откровенничать, что, несмотря на учёбу, так и остался профаном – даже запись в басовом ключе была для меня технической проблемой. Что поделать: нотная дислексия, всё учил на слух…

Но как же этот уличный Ваня виртуозно шпарил на баяне Пахельбеля, Баха и Вивальди! Как сыпал пальцами! “Времена года – Зима” – коронный номер, скоростное ту-ру-ру-ру, позёмка эта, ветер. Ещё “Полёт шмеля” играл – немцы ему щедро кидали. Он дополнительно приторговывал собственными CD – лежали стопкой рядом.

– Сколько в месяц получается?

– Да чистыми тыщи три-четыре…

В какую сторону он привирает, уменьшает или увеличивает свои доходы, было непонятно. Себе на уме человек.

Скрипач Володя, долговязый, бритоголовый, в бомбере, грубых ботинках, носил старомодного образца очки в стальной оправе и походил на скина-книгочея.

– Вот, Лёха, ты помолчи, а я сам спрошу. – И уже обращался ко мне: – Скажи, Пикассо ведь полная хуета? Ну хуета же? Наебалово!

– Да он и сам про это говорил, Пикассо.

Нож у него тоже имелся, только складной:

– Колд стил, американец. Я баки, в принципе, тоже респектую, но сталька там четыреста двадцатая, как по мне, простенькая очень.

– Им гвозди можно настрогать, – отвечал я недовольно.

– А знаешь, откуда это пошло – про гвозди? На коробках баковских была картинка, как нож типа перерубает гвоздь…

На машине-фургоне он колесил по заработкам. В основном играл, но иногда и шабашил на стройках, копил на квартиру в Испании:

– Там, в принципе, можно и за сорок тысяч нормальную хату взять. Страна бедная. Но зато тёплая.

– И много собрал уже?

– Половину. Что ни заработаю, так за зиму и проебу. Но щас всё равно поеду в Малагу, я местную погоду не выношу.

Сидел, сложив перед собой некрасивые кисти – грубые, как у гопника, с толстыми неповоротливыми на вид пальцами.

– Вот не поверишь, – говорил будто с изумлением. – Я ж трудоголик! Сколько я в эту скрипку сил вложил, времени, труда! Каждое же ёбаное утро заново учу себя играть! Не дал бог ни рук, ни таланта! Так бы давно заработал и на дом, и на бэху-кабрио…

Я-то как раз отлично его понимал, лучше многих. Я приходил к Бэле Шамильевне, мы начинали распеваться, она с первого же арпеджио свирепела, срывалась в крик:

– Да что ж это такое, а?! Тянешь вдох и тянешь, и нет ему конца! Вдохнул! И! Ничего! Не! Делай! Не дёргай, чёрт тебя подери, гортанью! Щас вылетишь у меня за дверь!..

А после, когда я, обруганный, попадал в нужный выдох, снова орала:

– Умничка! Ты себя слышишь?! Ты хоть понимаешь?! Как! Ты! Можешь! Звучать?!

Но я не мог запомнить и сохранить до следующего занятия этот правильный звук, чёртову “высокую форманту”. И каждую нашу встречу в течение двух лет мы начинали с нуля – всё заново. Сам по себе я не брал верхние ноты. Только в классе и после кнутов и пряников Бэлы Шамильевны…

– Ну, я не знаю, конечно, – сказал скрипач. – Может, ты талант, Хворостовский или не ебу кто. А если меньше, то ловить тут нечего. Конкуренция огромная… – Вдруг перещёлкнулся: – Чтобы нож стал совсем родным, ты его скотчем к руке примотай и всё им делай. Чтоб как протез был – дней так на пять.

– Ага! – засмеялся баянист Ваня. – Главное, глаз не чеши и не дрочи!

Подружка скрипача Марина, чернявая будто цыганка, родом из Молдавии, флейтистка, вспомнила, что в академии на вокале преподаёт чех – нормальный по отзывам мужик. И говорит по-русски. Она как раз училась в этой самой академии, на жизнь подрабатывала официанткой.

– Получается, все расходы на учёбу – только проездной?

– Семьдесят марок за полгода. Комната в общежитии в среднем сто марок, можно и дешевле.

– Я тебя сведу со знакомыми, – обнадёжил скрипач. – Охранная контора, администратор русский. Поработаешь на дверях, ты ж вроде подкачанный. Час – восемь или десять марок, не помню. Две ночи в клубе – вот тебе и жильё твоё. Разве плохо?

– Очень хорошо!

– Просто супер! – радовался Лёха. Мы бродили по малолюдному супермаркету Aldi, закупались. Лёха на свой манер попутно обносил магаз – раздавил пакет с фисташками себе в карман, выдул бутылку йогурта. –  Чех – это охуенно! Какой-нибудь Иржик или Вацлав. Кстати, если русскоговорящий, точно