Скорлупы. Кубики - Михаил Юрьевич Елизаров

друг. Я не понял, с какой стороны он возник – просто из ниоткуда. Лёха был одет в роскошное рваньё, и выглядело оно куда лучше моей “приличной” одежды. Что на мне было тогда? Снизу вверх: лыжные ботинки, джинсы-бананы, куртка-парка – всё из секонда на Сумской.

– Да вообще нихера мне это не стоило! – друг вырос на чужбине, стал огромен. – У меня студенческий, по нему в земле Гессен бесплатные поездки.

– Ганновер вроде Нижняя Саксония.

– Так и проводники не звери. Разрешили доехать от Гёттингена. Ну, где-то и по вагонам от них съебался. Всё ок!

Потом Лёха сказал:

– Поездом да ещё за бабки может любой дебил. Вот если бы ты приехал в субботу, мы бы легко добрались обратно. Тут есть билет выходного дня. Дешёвый и сразу на пять человек. Всегда можно напроситься к кому-то в компанию… Ага, вижу, охуенный нож, братан, но лучше спрячь его, а то, если так и будешь с ним идти, нас никто не возьмёт.

– Куда не возьмёт? – я любовался то клинком, то другом Лёхой.

– В машину. Стопом поедем обратно. Приколешься, интересный опыт.

– Далеко ехать-то?

– Тут всё близко. Километров сто пятьдесят. Страна маленькая.

У него в руках развернулась бумажная гармошка, оказалась картой:

– Короче, – он пошарил пальцем по рассыпавшейся пёстрой географии. – Мы вот тут… А надо примерно сюда. Я ж говорю, нож – кайф, но лучше спрячь…

Он выхватил у меня сумку, как невесомую закинул на спину:

– Ну чё, пора сложить походную песню?

И я сложил. Точнее, переделал старую:

– Я всё смогу, я клятвы не нару-у-ушу!.. Но, может быть, случайно и нарушу!..

И Лёха сразу понял, подхватил:

– Ты только прикажи, и я не стру-ушу!.. Но, может, стру-у-ушу!

– Слушай, – вспомнил я через сотню шагов, оборвал песню. – А в Касселе есть консерватория?

– У меня соседи бывшие – скрипач и баянист. Где-то ж явно учились. Завтра познакомишься и поспрашиваешь.

– В общагу едем?

– Не, на квартиру. Знакомый уехал послушничать на Афон. Вернётся через пару месяцев, у него пока поживёшь…

На съезде к автобану нас приютил в своей фуре хмурый дальнобойщик. Что-то процедил на своём.

– Чего хочет? – спросил я тихонько Лёху.

– Просит, чтоб ты нож свой убрал! Боится. И чтобы, пока ехали, не пиздели громко.

Я спрятал бак в рюкзак, лишь изредка совал туда руку – потрогать. Смотрел в окно на однотипную обочину и думал, что, в общем-то, не такая уж страшная эта немецкая планета, если тут живёт друг Лёха и без лишнего мозгоёбства продают ножи чужестранцам.

Мы не удержались и говорили громко. А потом я не со зла вытащил нож, и нас высадили где-то на заправке.

– Они обычно так себя не ведут, – сказал Лёха. – У них вообще-то перед русскими комплекс вины. Стараются помогать. Но, скорее всего, это был не немец, а поляк.

Стемнело, заморосил снежок. Я давно убрал нож – нагляделся, – но нас всё равно никто не подбирал. Я приплясывал и кутался в рукава. Зато Лёха, одетый как Гаврош, вроде и не мёрз вовсе, лишь бодро восклицал:

– Ничего, он уже где-то мчит на своём железном коне, наш рыцарь, наш герой! Тот, кто привезёт нас в Кассель к теплу и ночлегу!..

Чёртова заправка оказалась заколдованной, держала как волшебный камень Гингемы. Прошёл ещё час на промозглом ветру. Лёха сказал:

– Нужно заклинание!

Я сложил:

– Немец с комплексом вины! Отвези нас до Луны! – И запасной женский вариант: – Немка с комплексом вины, отвези нас до Луны!..

И почти сразу приехала полицейская машина. Подошли парой – два рослых утеплённых мента. На поясе у каждого кобура, фонарик, наручники.

От холода я, должно быть, стал отчасти понимать немецкий. Сначала спросили документы. Лёхин паспорт их сразу устроил. Мой изучали дольше. Я подивился, как друг легко и дружелюбно с ними щебечет. Суровые и напряжённые лица их чуть расслабились.

Потом один спросил:

– А где нож?

– Вот… – я показал мой “бак”. Кинуло в жар – неужто отберут?!

– И зачем он вам?

– Просто купил, – ответил за меня Лёха. – И чек есть.

– Острый, – удивился полицай, чиркая пальцем по лезвию. – Почему такой?

– Какой продали, – объяснил за меня Лёха.

Мне вернули нож, поглядывая, отошли.

Уехали.

Я подумал, что, если мы проторчим тут ещё час, я простыну, отсырею и голоса не будет неделю – чем петь про милый край?

– Немка с комплексом вины!.. – Мы хором взвыли. – Отвези нас до Луны!..

Подобрала чешка. К её белому фольксвагену был прицеплен футуристического вида фургон, в котором топталась, фыркала лошадь. Чешку звали Милена, и она охотно изъяснялась по-русски. Как раз ехала до Касселя – хоть с этим повезло.

Я сидел тихо, дурака больше не валял. И чешка выглядела славно: рыжая, в учительских очках, неожиданно загорелая для зимы. У неё был крупный, но красивый нос, пухлые губы. Она так заманчиво смеялась – лёгкий, в ямочках, смех. А русский знала, потому что изучала его в Пражском университете – лет десять назад. Но говорила на нём осторожно, ощупывая каждое слово. Когда понимала, что не ошиблась, смеялась. А если ошибалась, опять смеялась, трясла рыжей чёлкой:

– Боже, всё забыла!

Муж её тоже был филолог, специалист по Кафке. Рассказала ещё, что у них две дочки, уже школьницы. В Касселе она работает фитнес-тренером. А конный спорт – хобби, вот, приобрела лошадку. Спросила, чем занимаемся мы. Я сказал, что собираюсь поступать на оперного певца. Но есть планы и на режиссуру. Она сразу предложила мне спеть, я затянул остывшим голосом:

– Ты забыл край милый свой…

Милена высадила нас на Кёнигштрассе (бесконечная улица тянулась через весь Кассель), а сама повезла лошадь в конюшню. Я на прощанье выцыганил номер телефона, Милена записала на листочке из блокнота, сказала, чтобы обязательно позвонил ей и отчитался, как вышло с поступлением.

Мы плелись, добивая чекушку “егермейстера”, которую Лёха виртуозно умыкнул на заправке. В воздухе висела паршивая ледяная взвесь. Пели для сугрева:

– Тихо иду в терморубахе по полю!.. И журавли словно кресты колоколен!..

– Крут неимоверно! – говорил, вышагивая, Лёха. – Только приехал – и в первый же день бабу себе нашёл! Очень даже симпатичная.

– Она же замужем!

– Ну и чё? Ты разве не заметил, как она на тебя смотрела?!

– Как?

– С вос-тор-гом! Позвони ей завтра, точно прискачет.

– Да зачем она мне, братан. Сам посуди. Вот позвоню Владу, Пашке и Максиму: “Я выебал чешку”. А они мне: “Ну, выеби ещё кроссовки”.

Квартира афонского послушника оказалась мансардой и чудесным православным притоном – нищий бедлам с иконами по стенам.