Цитата из Гумбольдта - Алан Кубатиев

— Но ведь самое омерзительное в нашей ситуации и есть то, — упрямо набычился Маллесон, — что вроде бы нормальные и нравственные люди вовлекаются в работорговлю, предательство!.. Их приучают создавать себе комфорт за счет тех, кого непременно израсходуют и выкинут, как мусор!.. Их приучают пользоваться беззащитными людьми, как материалом!.. Это ваш Узел понимает? Мы научились уходить от «накатов», и все меньше наших становится Посредниками. Но детей спасать мы не научились!..

Лиомбе усмехнулся, на этот раз холодно и коротко.

— Могу заверить вас, что среднее время инициации нового Посредника при смерти прежнего сократилось примерно в полтора раза. Эллипс захвата, наоборот, увеличился в три раза. Арендаторы не люди, они вообще не биологические существа, но они наделены обратной связью и прекрасно, хотя и замедленно, чувствуют изменения в Сиянии и реагируют на них. Вы можете переживать из-за несчастных дебилов и трисомиков, но скоро людей не останется вообще. Никаких. Арендаторам они нужны лишь на некоем этапе, как поставщики материала, как элементы их схем. Может быть, выживут единицы, обреченные на крысиное существование. И не говорите «ваш Узел». Я и есть Узел. Других нет.

Он смолк, посидел так несколько мгновений, и снова застучал посохом по черному камню. Потом очень тихо сказал:

— Майор, у вас есть время, пока вы тут, но за пределами кратера его гораздо меньше…

Поднеся руки к глазам, Айвэн словно бы увидел их впервые. Загорелые до цвета хлебной корки, длинные сильные пальцы с обломанными ногтями; шрам на правой кисти, сейчас уже почти неразличимый, от бритвенно острого кукри. «И туземка подходит, нацелив клинок…»

Одиннадцать лет назад он мечтал стать каллиграфом, даже провел год с лишним в Нагая при мастерской Кадзумаса Девятого, но тут началась Аренда. Связи с Англией у него давно прервались, однако исчезновение славного мальчишки, короля Уильяма, ставшего первым Посредником среди европейских политических фигур, что-то с ним сделало. Потом оказалось, что надо спасать Идзуми.

Им с Эцуко мерещилось, что они уберегут ее в Центральной Азии, но через несколько лет в Бишкеке началось то же самое. Спасением казался Мату-Гросу; бросив все, они рванулись туда, но на пересадке в Схипхоле произошло то, от чего они бежали. Эцуко, убедившись, что надежды никакой, не стала перерезать горло или бросаться со скалы по заветам предков. Она просто вколола себе в вену полный шприц воздуха. После этого Маллесон уже никогда больше не притрагивался к кистям и бумаге.

Медленно сжав пальцы в кулаки, майор взглянул на Лиомбе.

— Мне надо… — сипло сказал он. — Мне надо подумать…

12

Задницу саднило. Нет, даже не саднило — так чувствует себя оступившийся нестинар, севший на уголья. Океанская вода, попадавшая в лопнувшие фурункулы и ссадины, жгла покрепче серной кислоты.

Плот медленно переваливался по невысокой волне. Господи, подумать только! Ведь когда-то страшно было даже в самолете летать! Со стюардессами и телевизором! А сейчас — ни телевизора, ни стюардесс, особо отказано в прохладительных напитках…

Какой все же умница был Гор. Морская инспекция хмыкала и крутила головами: на восьми с половиной метровой яхте восьмиместный спасательный плот!.. В трехместном это вообще полная смерть. Друг у друга на головах. В шторм друг друга мослами бы угробили. Нет, спасибо.

Спасибо Игорю. Он уже, наверно, доплыл до дна, и скоро его косточки растворятся в воде совсем. Первое время на рыбу смотреть не хотелось; чудилось, что каждая его глодала… Кстати, о рыбе. Ну-ка пощупаем… Ага, прекрасно вялятся. Сасими, как ни странно, даже из только что пойманной рыбы оказалось невкусным. А вот чуть подвяленная… и почему я радуюсь этим пустякам…

Аварийный запас продуктов, так удачно вытащенный из кубрика, был рассчитан месяца на два. Калории-малории, пусть пока лежит. Есть ружье с надежной стрелой, есть сетка для планктона, вот и поживем… Чисто для удовольствия припоминаю, что еще в наличии. Пятикилограммовая банка ветчины… двухкилограммовая банка ореховой смеси — арахис фундук, лещина, миндаль, кешью, нежнейшая макадамия и грецкие, все, к сожалению, присыпанное солью… килограмм кураги с изюмом в запечатанном пластиковом пакете… семь кило крекеров… банка американских мультивитаминов… банка пеммикана… Обычному кораблекрушенцу этого хватило бы… ну я не знаю на сколько.

А блаженнее всего нейлоновый бурдюк на пятьдесят литров со специальным клапаном… Но это, опять-таки, пускай лежит… Три флотских опреснителя за бортом, при удаче выдают до двух литров воды в день. Маловато, конечно. Однако ведь выпаривается и больше, скажем честно. Хотя бывает и меньше. Правда, один вот-вот скончается. Ну ничего, еще пара в запасе. Чем не счастье? Чем не радость? Робинзон Крузо спятил бы от ликования. Второй раз, и окончательно, он спятил бы, глядя на то, как я швыряю на всю эту груду сокровищ открытую канистру с бензином, а на нее факел. В воображении. В реале-то кишка тонка…

«Белку» разломил кит. Или кашалот. Или кто-то еще.

Ночь была тишайшая, мягкий, ночной бриз, все Созвездия невероятно ясные, «видно, хочь голки сбирай», как сладко выпевал Вася Млынарь в нашем последнем клубном симпосионе — этим дивным словом еще с университетских лет мы именовали дружеские попойки. Вахта принадлежала Гору, кораблик полз на авторулевом, и вахтенный, он же капитан спустился в камбуз зарядить опустевший термос чаем. От кофе на Гора нападала могучая изжога, его единственная телесная слабость. Мне слышно было сквозь дремоту, как он сварливо бормочет себе под нос: «Отпусти нас в Апеннины, где священный Рим, под напевы пианины мы его узрим…» Непохоже, что это из его любимого Шекспира, которого он, как Эдисон, знал наизусть на двух языках. Потом Гор поднялся на палубу, и больше мы не виделись — по крайней мере, в этой жизни.

Удар был такой, что меня при моем тогда немаленьком весе швырнуло о противоположный борт, а от негона пол. Свет гаснет. Затем, словно из гидропушки, хлестнул вал. Откуда — с носа, с кормы, — разбирать было некогда, все вокруг переворачивалось вверх ногами, и отовсюду била вода… Воды набралось почти сразу по пояс, а через мгновение она поднялась по грудь. Выдернув нож, на голом рефлексе ныряю и вслепую режу линь, крепящий мешки с аварийным запасом. Сердце грохочет, словно компрессор, воздух в легких от бешеной работы кончается почти сразу, приходится удерживать себя в воде, потому что тело рвется глотнуть кислороду, а времени тю-тю. Вокруг бурлящий хаос и полная тьма. Линь, наконец, лопается, мешки сдвигаются, и я, что есть силы оттолкнувшись, бью ногами в люк и вылетаю на палубу.