Любовь как любовь. Лобовы. Родовое гнездо - Наталья Горбачева

– Я верю, что у тебя все получится и готов войти с долей, скажем, восемьдесят тысяч долларов… – предложил Аскольд.

Гриша понял, что это его счастливый билет. Но вечером, рассказывая о нем Любе, Жилкин уведомил жену, что отказался от предложения Аскольда.

– Гриша, ты в своем уме? Как же ты мог отказаться от помощи? – голос Любы дрожал.

– Именно, Люба, по-мо-щи, – подчеркнул Гриша. – Мне помощь не нужна. Тем более – его. Я не возьму денег у Аскольда. Не хочу быть ему обязанным.

– Гриша, это глупо. Аскольд очень добрый. Надо сказать ему спасибо, что отважился решить наши проблемы.

– Не наши, а твои! Неужели ты не понимаешь, что он делает это ради тебя… Нет. Пусть твой Аскольд заботится о ком-нибудь другом, а о своей жене я буду заботиться сам.

Гришу можно было понять, но ревность – плохой советчик. Он и на следующий день не заплатил проценты. Около пяти часов вечера, когда дома никого, кроме Любы, не было, на квартиру к Жилкиным явились два «шварцнегера». Она неосторожно открыла дверь, думая, что позвонил кто-то из сыновей. Ее грубо оттолкнули, и ворвавшиеся в дом незнакомцы направились прямиком на кухню.

– Вы кто, что вам нужно? – закричала она.

– Тише, Любовь Платоновна. Ваш супруг водит нас за нос. Его нет на рабочем месте. Мы его здесь подождем, – сказал один.

– Да чо ждать, Бумер, давай поищем сами. Пусть заткнется твоя Платоновна. Сиди и молчи, – приказал ей второй. – Давай, в туалете посиди, подумай, где деньги.

Ее заперли в смежном санузле. Она только слышала, как пришельцы хозяйничали на кухне: открывали ящики, перетряхивали коробки.

– Вы теряете время. Денег у нас нет, – кричала она.

– А ваш муж утверждает, что есть… Но не отдает.

В это время домой вернулся Петр. Он увидел незнакомцев, схватил в коридоре табуретку и заорал:

– А ну пошли отсюда!

Люба из-за двери умоляла сына не связываться с бандитами.

– Не шуми, парень, слушайся маму.

Петр открыл санузел и сунул матери мобильник:

– Звони в милицию…

– Парень, не шуми…

Наверно, «шварцнегеры» имели не совсем правильное представление о семье Жилкиных. Они были в курсе, что у Гриши два сына-близнеца, но не знали, что это – здоровенные восемнадцатилетние качки. Пришельцы переглянулись и не стали связываться с разъяренным Петром. У выхода Бумер громко сказал:

– Надеюсь, Гриша любит свою жену и сыновей. До скорого.

Петр распахнул дверь ванны и увидел Любу лежащей на полу.

– Мама! Что с тобой? Тебе плохо?

– Петя, вызови «Скорую»… – тяжело дыша, выговорила она.

«Скорая» увезла Любу в ту больницу, в которой она работала медсестрой. Петр разыскал отца только поздно вечером. В больницу уже не пускали. Но Жилкину, как мужу сотрудницы, помогли передать Любе записку; она ответила, что ей лучше… Гриша написал ей другую записку, что согласен взять Аскольда в компаньоны… Все, кажется, утряслось. Формально, правда, совладельцем оставался Козловский.

Ни на следующий, ни через день, ни через два Гриша не приходил навещать свою беременную жену. Его мобильник не отвечал. Были по очереди близнецы, приносили фрукты и утешали мать тем, что отец занят по горло со своим новым компаньоном. Наконец, на четвертый день в палату с огромным букетом явился Аскольд. Любы не было, она пришла минут через пять.

– Любочка, тебе же лежать надо! – поцеловал ей руку Аскольд.

– Я уже не знаю, что мне надо. К телефону ходила. Спасибо за цветы… Гриши нигде нет. Не понимаю, что с ним. Ты видел его?

– Сегодня – н-нет.

– Он встречался с теми людьми, отдал долг?

– Люба, ты сядь… Ты совсем извелась… Бледная… Гришу задержали, – решился сказать Аскольд.

– Где задержали? – не поняла она.

– Любочка, его арестовали…

Настя с пяти лет воспитывалась в детдоме. Это было перестроечное время, когда старые жизненные устои рушились, а их место занимали новые, вкупе получившие меткое название «пофигизм» или «всем все до фонаря». Пофигизм проник во все области человеческой деятельности. Перестроечный метод воспитания сформировал «пофигистов», к которым относилась и бедная Настя. Если в семьях еще как-то пытались сопротивляться смене нравственных ориентиров на противоположные, то сельский детдом невольно стал колыбелью новых революционеров, которые возненавидели всех богатых, счастливых и просто сытых. Дети в детдоме были брошены государством на произвол судьбы. Они никогда не ели досыта, оставаясь под присмотром нескольких сердобольных деревенских женщин, которые месяцами не получали зарплаты и кормились исключительно своим огородом. Из Камышинского детдома даже директор сбежал. Большинство воспитанников мечтали об одном – вырваться из нищеты и любыми способами добиться жизненного успеха и материального благополучия. Мечтала об этом и Настя.

Но одно дело мечтать и работать официанткой в придорожном кафе, другое – ухватить синицу и даже погнаться за журавлем в небе. Синицей была подслушанная ею тайна о «золотой воде». Ради журавля – свободной и сытой по ее детдомовским понятиям жизни – она без зазрения совести приготовилась пройти по головам всех встреченных на пути. К несчастью, Насте никто никогда не говорил, что зло, сделанное другим, вернется к ней многократно увеличенное.

В тот день, когда ей удалось всучить Прорве свой липовый диплом и устроиться на работу, она решила, что женит на себе бездельника Леню, а там… «Там» было пока туманным.

Работа пока была непыльная – заклеить конверты, подать кофе, проводить к шефу посетителей, сделать ксероксы с документов… Вот эта ее обязанность и помогла Насте в ближайшее же время сделать копии результатов двух независимых экспертиз воды, пласт которой залегает на участке Лобовых. Калисяк отпустил ее в тот день пораньше, и она наконец сама позвонила Лене:

– Алло! Слышишь меня? Может, заедешь?

Леня был счастлив.

В последнее время он часто ревновал Настю: к телу не подпускала, все время около нее вились разные ухажеры, к тому же, не сказав ему ни слова, на новую работу перешла – с потерей зарплаты… Зачем, не объясняла. Настя при этом строго следовала своему «бизнес-плану». Во-первых, наблюдала, как поведет себя Леня после разрыва с Оксаной, не захочет ли вернуться к своей невесте; во-вторых, действительно сумела заставить его ревновать к совершенно незнакомым мужчинам – это было в кафе, ну а когда вдруг оттуда ушла – причины не назвала, пусть погадает, мозги хоть чем-то займет.

Леня, ходивший всю неделю мрачный, после Настиного звонка повеселел. По дороге забежал на кухню, откуда доносились аппетитные запахи. Лика с мамой Таней стряпали ужин. Леня сделал себе бутерброд.