Твари, подобные Богу - Мария Спивак

Ласточка являлась домой поздно, шальная, на ходу сбрасывала одежду и плюхалась под бок Протопопову.

— У нас аврал, я без сил, — вяло отпихивалась она и засыпала, едва успев подивиться тому, что он, кажется, верит.

— Выходи за меня, уедем вместе, Лара, — уже через неделю умолял Питер, перед поездкой в Россию прочитавший «Доктора Живаго». — Я теперь без тебя не смогу.

Уехать в Канаду? Красиво. Но… семь лет разницы — не в ту сторону. И у нее, что ни говори, семья. Сын. Протопопов хороший отец, неверный, но надежный и перспективный муж. А Питер — мальчишка. И слишком хорош собой.

Несмотря ни на что, страсть победила рассудок. Однако в день, когда Ласточка собралась объявить Протопопову об уходе, он опередил ее с новостью — сказал, что получил крупную премию и теперь они могут купить квартиру, большую и хоть в самом центре Москвы, отдать сына в платный лицей и поменять машину на иномарку.

Вероятно, и это ничего бы не изменило, если б не одно недавнее Ласточкино знакомство, состоявшееся, как ни странно, из-за Питера. Того вдруг заинтересовал вопрос, почему российская почва столь благодатна для мракобесия. Нигде в мире увлечения разного рода Кашпировскими и Чумаками не приобретают таких грандиозных, можно сказать, государственных масштабов. Питер подошел к проблеме дотошно, начал собирать сведения, беседовать со знающими людьми и сам не заметил, как не то что уверовал в колдовство, но признал существование паранормального. Он делился своими мыслями с Ласточкой, пересказывал ей всякие загадочные истории, а та от влюбленности со всем соглашалась, изумленно растопыривая глаза. В глухую деревушку под Тверью к бабушке Серафиме они поехали вместе.

Серафима была травницей, целительницей, лечила от рака и других тяжелых болезней, в том числе по фотографиям. Про нее говорили: ВИДИТ. Прошлое, будущее, карму. Не всегда, не у всех. Считалось, что если Серафима, глядя на тебя, вдруг прикроет ладонью глаза, а потом, вздохнув, шепнет: «Что-то мне сегодня туда не глядится», значит, плохой ты человек, грешник, и дело твое полный швах. Но еще считалось, что в лоб бабушка плохого никогда не скажет, наоборот, постарается вмешаться в судьбу и где можно ее подправить. Ласточка поехала посмотреть на Серафиму из любопытства, но, чтобы не кататься зря, прихватила фотокарточку матери — той последнее время нездоровилось.

Бабушка Серафима оказалась женщиной лет пятидесяти двух-трех, крепкой, бодрой, приветливой.

— Бабушка я не по возрасту, а по должности, — пошутила.

Питера она, чуть ли не кокетничая, долго расспрашивала про Канаду: как там у вас да чего. А к нам, в Россию, зачем? А-а. Ясно, ясно. Дело доброе. И сам ты парень хороший. Отцу вот только позвони при первой возможности. Нет, нет, ничего страшного. Просто позвони, справься о здоровье, старику приятно будет.

— Старику пятидесяти пяти нет, — шепнул Ласточке Питер, вроде бы в развенчание мифа о ясновидении. Ласточка нахмурилась, показала бровями: веди себя прилично. Скепсис оставим на потом. Серафима же, по видимости ничего не замечая, отправила Питера на колодец натаскать воды в бочку — «Ведер десять будет, осилишь?» — а Ласточку пригласила в избу, чай пить. И с места в карьер огорошила:

— Вместе-то вам не бывать, хоть любовь большая. Все сердце тебе и ему изорвет.

Ласточка застыла на пороге, задохнувшись, словно от удара в солнечное сплетение, и посмотрела на Серафиму расширившимися, заблестевшими от неожиданных слез глазами.

— Понимаю, милая. Понимаю. Только место твое возле мужа. Бороться с судьбой не думай — накажет. Без сына останешься. Нет-нет, с ним самим ничего не случится, только пути ваши навсегда разойдутся. Не знаю уж почему, а так.

— Что же судьба его не наказывает, мужа? — вдруг вырвалось у Ласточки, хрипло, обиженно, со всей болью, которая накопилась за годы.

— Ты про измены? Так ведь мужик он. Сколько ему лет-то у тебя?

— Тридцать семь.

— А! Прости и забудь. Рукой махни. Оно все в прошлом, сейчас ты одна у него — сам так захотел. Цени. Но… — Блестящие серые глаза ясновидящей затуманились, лицо посерьезнело.

— Что? — У Ласточки зашлось сердце: не успела «бабушка» ее обрадовать, как опять дрянь какую-то углядела. — Скажите, что?

— Правда хочешь знать?

— Да, да!

— Скоро, года через два, много — три, он свою главную в жизни любовь повстречает. Так ему на роду написано. Бросить тебя захочет.

Ласточка села — подкосились ноги. Вроде сама бросить собралась, а при мысли о реальности расставания внутри все оборвалось.

Серафима молчала. Прошло несколько минут.

— И ничего сделать нельзя? — еле слышно пролепетала наконец Ласточка.

— Почему нельзя, можно, — улыбнулась Серафима. — Это я тебя проверяла, смотрела, как примешь, кто тебе больше нужен. Теперь вижу: любовь любовью, а семья важней. Правильно. Ты мальчика отпусти, у него в жизни своя дорога, тогда я тебе помогу.

— Как?

— Тебе знать не обязательно. Просто сделаю, что муж в семье останется и верность будет хранить. Но это — пока я жива. Да, и еще — встречу с той женщиной, скорей всего, отменить не получится. Разве что уж очень нам с тобой повезет… Ну? Чего приуныла? Я еще молодая, до ста могу проскрипеть. Не боись, на твой век хватит. Ладно, девка, решай давай, кого выбираешь, Петьку-петуха канадского или мужа родного? То и другое вместе не сохранить.

Как назло в тот миг в избу вошел Питер, высокий, стройный, сказочно прекрасный. У Ласточки заныло в груди: с ним, таким любимым, расстаться? Происходящее показалось мороком, бредом, наваждением. Ласточка провела рукой по лицу.

— Что, Петруша, натаскал водицы? Устал? — ласково поинтересовалась Серафима.

Питер, расправив широкие плечи, ответил шутливо-укоризненной гримасой: я — устал? Да за кого вы меня держите?

— Может, тогда еще грядочку вскопаешь? Если умеешь, конечно.

Питер умел. Серафима повела его на огород. Ласточка, оставшись одна, напряженно думала — сама не понимая, о чем. Ее лихорадило. В голове стучало: решается судьба, решается судьба…

Серафима вернулась и с порога спросила:

— Ну, надумала, девонька?

Ласточка торопливо, будто опасаясь передумать, ответила:

— Муж.

— Вот и умница. — Серафима чуть улыбнулась, подошла к столу, за которым на лавке сидела Ласточка, сняла с полки свечу, зажгла и, перекрестившись на икону в углу, тоже села. Спокойно положила ладонь Ласточке на запястье. Сказала:

— Закрой глаза.

И зашептала — неразборчиво, тихо, монотонно.

Ласточку взяла жуть. Она боялась пошевелиться. Сердце металось в груди как заяц, вверх, вниз, влево, вправо, во все стороны разом.