Какого года любовь - Уильямс Холли

– Было ли…? – мягко допытывалась Роуз.

– Нет. Нет, ничего.

– Но ты…?

– Да! – Летти засомневалась, не слишком ли поспешила с ответом, но понадеялась, что сойдет за смущение.

Роуз принялась выдергивать какие‐то гадкие сорняки так усердно, будто от этого зависело, легко ли будет Летти приоткрыть душу.

Последние дни та пыталась поведать Роуз, как устроена ее жизнь в Лондоне. Берти ужасно занят. Он пишет книгу о том, как на местах внедряются социалистические идеи, и, значит, ему приходится много разъезжать по стране, так что времени на Летти у него теперь еще меньше обычного. Как трудно оказалось завести новых друзей и как женщины, с которыми ей, по идее, следовало бы общаться, интересуются одними только детьми.

О Марго Бонд она не проронила ни слова.

– А с Берти у тебя все в порядке? – проворно орудуя лопаткой, как бы между делом справилась Роуз. – Все ли между вами по‐прежнему? Что‐нибудь изменилось?

– Да, думаю, изменилось. Но ведь это же… жизнь, верно? – расплывчато ответила Летти. – Он заботится обо мне. Мы не ссоримся, если ты об этом.

Роуз подняла глаза, настаивая на зрительном контакте.

– Не только об этом, и ты это знаешь.

У Летти вдруг встал ком в горле, но тут же пришла мысль, не пора ли, в самом деле, ей выговориться. В конце концов, это ведь Роуз. Роуз, которая теперь окрепла, укоренилась.

– Я… – начала она, но ей не дали продолжить.

Рыжий сеттер – возможно, Скарлет, наверняка сказать было трудно, – подпрыгнув, принялся тыкаться влажным носом ей под мышку, пока она не сдалась и не погладила песика по шелковистому лбу. Потом, не поднимая глаз, Летти заговорила, и слова вырывались сами собой, хотя она знала, что какая‐то часть правды должна остаться под спудом.

– Наверное, дело в том, что мне совсем нечем себя занять, и я чувствую себя… никудышной. Знаю, ты скажешь, что я не умею ценить то, что мне досталось, кто угодно так бы сказал… – Тут Летти почувствовала обычный укол вины: вот она плачется Роуз, хотя знает, что Роуз о замужестве грезит. Летти же такой шанс выпал, и она его погубила. – Но я просто… я просто не уверена больше, что я Берти нравлюсь…

Слезы хлынули из ниоткуда, одна за другой сыплясь ей на колени, она даже не поняла сразу, что плачет. Но, с другой стороны, теперь это случалось частенько – внезапные слезы заставали Летти врасплох. Смутившись, она отерла лицо в надежде, что Роуз ничего не заметит.

– Я считала, что моя жизнь с Берти – это огромный подарок, удивительный, я на такое даже надеяться никогда не смела. И все же мне стало как‐то… смурней, что ли… так смурно, как прежде никогда не было.

– О, Летти, я так…

– Нет, не надо. Не сочувствуй. Я не хочу – ничего. Ничего от тебя. Я знаю, что не имею на это права.

– Каждый имеет право стремиться к счастью!

– Ты тут, что ли, американка? – К Летти на секунду вернулась ее прежняя резкость. – Я обеспечена, живу со всеми удобствами, у меня книги под рукой, лучшие рестораны и театры, я могу купить новое платье, когда захочу, – да такого в моей семье никто никогда не знал, Роуз! И ладно бы только это, но я причинила тебе, Берти и нашим родителям все эти… неприятности. Как случилось, что я оказалась этого недостойной? Как посмела я стать таким разочарованием для него, для тебя…

Роуз попыталась взять ее за руку, но Летти не далась. Руби (теперь она видела, по надписи на ошейнике, что это не Скарлет, а Руби) поописывала между ними круги, а затем улеглась, уложив на лапы голову.

– Может… может быть, ребенок поможет?

– Может быть…

Летти знала, что, будь Роуз на ее месте, она с головой окунулась бы в материнство. И сколько историй слышала она о женах, чьи мужья отдалились или пресытились, и тогда эти женщины посвятили себя воспитанию детей, обретя в этом смысл и радость.

Но Летти знала также, что, если она родит ребенка от Берти, то это привяжет ее к нему навсегда. Привяжет как раз в тот момент, когда он заменил ее на кое‐кого другого, поинтересней, поумней, поживее. На кое‐кого, больше похожего на ту, какой она сама была раньше, до тумана, угнездившегося в ее голове, и до страха, поселившегося у нее в сердце.

Она не могла забыть слов Амелии. “Дело не в боли, дорогая моя. С болью ты справишься. Дело во всем остальном. Ты никогда больше не будешь прежней”.

Несколько месяцев назад, приехав домой в Абергавенни (забавно, что она по‐прежнему думает об Абере как о доме), Летти зашла повидаться с Бетан, которая жила по соседству. Та, плача, отскребывала ступеньки на заднем крыльце. У Бетан были дети, девочка-младенец и малыш, который уже пошел, а муж, известный всем пьяница, как раз пропил зарплату и выместил зло на ней. Колени у нее были ободраны до красного мяса, груди тяжко болтались, слезы капали с кончика носа. Ребенок в доме вопил, как сирена скорой помощи во время войны. Грязно-белые пеленки трепались на веревке, отказываясь сохнуть на ледяном ветру.

– Ох, прости, милая, – сказала Бетан, вытирая глаза, когда, подняв голову, увидела Летти, и раздвинула губы в извиняющейся улыбке. – У нас та пора, когда дитю надо дать выкричаться. Хотя знаю, что на слух это похоже на вой банши[14]. – И Летти, тряхнув кудряшками, отступила, теряясь, как реагировать на страдание, крывшееся за улыбкой-оскалом Бетан.

Сама Летти, случалось, думала, что сама она беременности не допустила одним усилием воли.

– Нет. Ребенка я не хочу, – произнесла Летти. Впервые высказала эту мысль вслух. Встретиться взглядом с невесткой она все еще не могла, но слова прозвучали до странности твердо и правильно. – Совсем.

Роуз встала и протянула Летти руку.

– Вставай. Пойдем погуляем.

Уловив эти слова каким‐то сверхъестественным слухом, еще два рыжих сеттера, Скарлет и Мэддер, примчались на лужайку, подскакивая и кружа.

Опершись на ладонь Роуз, Летти встала с травы, только тут осознав, что юбка промокла. Роуз молча, не отпуская ее руки, направилась к дому, а Летти следовала за ней рысцой, чтобы не отстать.

– Тоби! Мы сходим поднимемся на холм, но тебя с собой не зовем!

Сунув в рюкзак несколько яблок и флягу с водой, Роуз перекинула его через плечо, вышла за ворота и двинулась по тропинке.

Летти изо всех сил торопилась за ней, стараясь соответствовать энергичным шагам подруги сначала полем, а потом вверх по холму.

Сердце ее, от спешки затрепетав, вскоре заколотилось. Ярко-зеленые побеги папоротника, по большей части плотно свернутые, кое‐где уже потянулись к свету. Высокие белые облака неслись по небу, поторапливаясь под стать Роуз.

На вершине, отдышавшись и слыша, как в теле бурлит кровь, Летти ощутила вдруг прилив победного ликования. Рассыпанные по Чилтернской возвышенности поселения отодвинулись, ушли вниз, и все, созданное человеком, уменьшилось до размеров игрушечного городка. По узким дорогам катились маленькие автомобильчики; стриженые живые изгороди аккуратно окаймляли съёженные фермерские домики и амбары. Но далее, куда достигал взгляд, вокруг и над всем этим – бесконечное множество оттенков зелени и синевы, которые были до, после и за пределами.

Такого наплыва чувств она давно уже не испытывала. Собственные ее пределы размылись под давлением чего‐то важного, что кроется за всеми вещами, оно теснилось в теле, временном вместилище, и проталкивалось по нему, искало себе выход. Это оно наполняло трепетом, когда голос ее сливался в церкви с голосами поющих; оно настигало, когда в точке предельного блаженства пальцы и губы Берти добивались того, что она сходила на нет. Это огромное, кроткое чувство она испытывала в те дни, когда молилась еще Богу.

“Сейчас снова заплачу”, – подумала Летти, но не заплакала, а вскинула, ловя ветер, руки. Легкие горели, хотя то, саднившее внутри нее, отлепилось после разговора в саду, после ее признания. Высвободилось.

Подруги смотрели, как бегут внизу по земле тени облаков, как пятна света то возникают, то исчезают капризно, подцветив тусклое поле или затемнив лес дымчатой синью. Настал момент, когда Роуз повернулась к Летти. Прочно и твердо положив руки на узкие плечи Летти, поглядела ей прямо в глаза.