Рубин эмира бухарского - Марк Казанин

– Кристи, – дружелюбно отозвался грек, – Кристи Кангелари. Все знай. Круты дальше.

Он засмеялся, обнажив два ряда прекрасных зубов, вежливо поднялся, напрасно ожидая, что Борис подаст ему руку, но Борис этого не сделал. У грека были неуловимо хорошие манеры, не хуже, чем у Бориса. Я опять подивился атлетическому развороту его плеч. Что они там, греблей, что ли, занимаются, в Анапе? Если только он действительно из Анапы.

Законы гостеприимства взяли в Хассане верх над первым чувством ошеломленности. Бросив острый, предупреждающий взгляд на меня, Хассан подвинулся, потеснил Рустам а и вежливо предложил Борису сесть.

– Итак, я искал вас, Глеб, – повторил Борис, усевшись. – Есть телеграмма от Толмачева, что он приезжает. Надо подготовить все к работе. Завтра с раннего утра Эспер Константинович просит вас быть в лагере.

– Хорошо, – ответил я, дивясь тому, что он так поздно поехал за мной, да еще в пользующийся дурной репутацией кишлак. Ясно, что караульные в макбаре сказали ему, где я. Но достаточно было бы оставить записку.

– Ну вот, у меня теперь сразу два кавалера, – жеманно проговорила Юля. – Как вы живете, Борис Николаевич? Неужели вы совсем меня забыли?

Глаза грека, до того широко раскрытые, чуть сузились.

– Но я вижу, – хихикнул Борис, – что вы без меня тоже не скучаете.

– Ах, что вы, – обиженно ответила она, – меня развлекают, как могут, Глеб и… Кристи, но… Я так обрадовалась, увидев вас. Может быть, если Глеб нас в конце концов пригласит, мы у него сделаем привал и узнаем, как живет этот угрюмый отшельник?

Это было неприятной новостью для меня, что без моего приглашения Юля собирается ко мне в макбару, да вдобавок с этим темным Кристи и вот теперь еще и с Борисом.

Наступило молчание. Подняв глаза на Бориса, я увидел, что тот исподлобья наблюдает за греком. Внезапно Борис поднялся, заторопился и в спешке позволил себе большую бестактность – не прикоснулся к чаю и к сладостям.

– Вы что, еще долго здесь пробудете? – спросил он.

– Да, так сразу не сорвемся, как некоторые, – ответил я.

– Ну, а я пойду, у меня дела.

– Какие дела? – спросил я, с трудом подавляя насмешку.

Он остановил взгляд на мне:

– Да разные. Знаете, в связи с приездом Владимира Николаевича. Юлия Николаевна, ваш слуга…

Он театрально поклонился и, ни с кем более не попрощавшись, вышел.

Хассан наклонился ко мне и шепотом продолжал начатый им до прихода Бориса разговор:

– Его тугаи ходи.

Я, насколько мог, изобразил высшую степень удивления.

– Его тугаи ходи, тугаи люди его ходи, туда-назад, письмо таскай, спирт таскай, ружье таскай.

Глаза грека блестели. Он не упускал ни одного слова. Это была информация.

– Ваша какой охота? – внезапно спросил грек Хассана.

– А вы что – охотник? – спросил я его.

– Да, – ответил он, – наша Кавказ, дичь много, козуля, фазан.

Но он, видимо, не со мной желал говорить и вновь обратился с тем же вопросом к узбекам.

– Охота есть, – ответил Хассан. – Наша много джигит.

– Моя ваша приезжай, – пообещал грек, – вместе тугай ходи, птица стрелять.

– Тугай ваша ходи нельзя, – упрямо ответил Хассан.

На лице грека изобразилась досада:

– Хороши охота, почему не ходи?

– Там плохой люди много.

Греку явно не по душе было это возражение, но он принудил себя добавить добродушно:

– Ваша базар езжай, ходи мой киоск. Моя большой плов делай, гость будешь. Круты дальше!

Мы просидели еще часа полтора, а потом церемонно распрощались. Уже при выходе мы повидали Лейлу. Показываться без паранджи правоверным она не могла, но никто не мог воспрепятствовать ей выбежать к нам, урусам, в сад, да еще вечером. Мы постояли и поговорили несколько минут.

Кто должен был сделать бестактное замечание, как не Юля?

– Глеб, она не сводит глаз с вас, запишите себе еще одну победу.

После этого оставалось только одно – уйти. Она вогнала меня в краску и в бешенство сразу. Однако впереди предстояло нечто худшее.

– Глеб, вы помните, – догнала она меня, – вы же обещали позвать нас в гости?

Ну как сказать этой навязчивой женщине, что я никогда ничего подобного не обещал.

– У вас, говорят, такая интересная пещера анахорета. Мы должны ее видеть. О ней ходят легенды.

– Сейчас поздно, – сказал я. – Может быть, когда-нибудь в другой раз.

– Нет, нет, – не уступала она, – такая чудная ночь. Мы с Кристи отдохнем у вас несколько минут и пойдем. И потом, я должна сознаться, мы уже заказали тарантас, чтоб ждал у вас. Так что вам деться некуда. Или, может быть, вы прячете там какую-нибудь прекрасную туземку вроде этой девочки? Паша окончательно отбил у вас Катю, они всё гуляют при луне, вы должны же как-нибудь утешаться. Сознайтесь, ну-ка, ну-ка, ну-ка. – Она водила пальцем у меня перед носом.

Все это было в высшей степени противно. И какую каплю яда она заронила этим замечанием о Кате, но деться действительно было некуда, пришлось нехотя согласиться.

Рустам пошел проводить нас.

Уже полностью опустилась быстрая южная ночь. Было темно и прохладно. По холодку мы не торопясь пошли к макбаре.

Я молчал, почему-то притихла и Юля. Было ли это инстинктивное ощущение, что ее навязчивость неприятна и общество нежелательно или какое-то другое предчувствие? Мне показалось, что и грек что-то сосредоточенно обдумывает.

Еще через полчаса мы все четверо достигли макбары. Тарантаса не было. Юля напомнила о привале, и я вынужден был предложить зайти. Караульные уже спали. Рустам сказал, что останется на воздухе. В макбаре было темно, я зажег свечи и по привычке постучал по барометру. Как ни странно, он предвещал дождь. Юля настаивала на том, чтобы осмотреть всю макбару. Я светил им и показал снаружи, не вводя туда, склад, затем свою комнату и, наконец, провел в среднюю комнату с бассейном. Когда мы зашли туда, я заметил, что грек отстал от нас. Я обратил на это внимание Юли. Она негромко позвала его, но он не шел. Она стала занимать меня вопросами. Через несколько минут грек вышел с непринужденным видом из моей комнаты и сказал:

– А я вас ищу.

Что он делал там, у меня?

Сводчатая комната с бассейном, где мы находились, выглядела очень мрачно, и скупой свет от двух свечей – одной у меня, другой у Кристи в руках – терялся в казавшемся бездонным слепом куполе. Только в бойницы были видны темно-синие вертикальные полоски ночи.

– А что здесь внизу? – спросила с явной дрожью в голосе Юля. – Какое-то адское место.

– А это, – ответил я (вероятно, темнота ободрила меня), – была тюрьма, куда сажали дурных женщин.

– Зиндан? Тогда там, наверно, полно крыс? В Туркестане все слышали истории про страшные зинданы. И жабы, и клопы?

– Да, всего понемножку, – ободрил я ее.

Я расплачивался с ней за все то, что мне было неприятно и отвратительно в ней.

Наступило молчание, и сразу же явственно послышалось журчание родниковой воды.

– А это что? – спросила Юля.

– А это живая вода, – ответил я, – хотите, спустимся.

– Нет, нет, – задрожала она.

Я тут же устыдился своей безжалостности, не подобавшей ни мужчине, ни хозяину.

– Нет, Юлия Викторовна, там ничего страшного нет. Я шутил.

Принял вызов Кристи. Возможно, ему было интересно.

– Пойдем, Юли-джан. Кто боится? Никто боится.

Я пошел вниз, на полпути обернулся и сказал Юле:

– Давайте руку.

Она уцепилась за мою руку. Я не рассчитал высоты самой нижней ступеньки, споткнулся, выронил свечу, и мы остались в темноте. Подняв голову, мы ждали, когда спустится Кристи. Он держал свечу в вытянутой руке, чтобы лучше светить себе и нам.

И вот, когда мы стояли, подняв голову, ожидая Кристи, произошла неожиданная и странная вещь. При неверном свете свечи мы увидели, что сквозь бойницу над нами просунулся какой-то длинный предмет, почти одновременно возникла ослепительная красная вспышка, прогремел оглушительный выстрел, свеча выпала из рук грека, и он рухнул к нашим ногам. Теперь мы были в полной темноте. Юля начала визжать и биться. Все случилось так быстро, что в первые мгновения я не мог ничего понять. Лишь через несколько секунд я сообразил: кто-то стрелял в Кристи сквозь бойницу и убил его.

Я не знал, что делать. Нужно было прежде всего выбраться из ямы, из темноты. Я схватил Юлю за руку и потащил за собой.

Не успели мы подняться наверх, как услышали неистовый крик:

– Глеба, Глеба!

Я выбежал из макбары.

Навстречу мне бежал Рустам и, задыхаясь, кричал:

– Его стреляй окошко. Моя гоняй, его прыгай лошадь. Моя хватай халат, его бей приклад.

Снаружи было гораздо светлее, чем в макбаре. Я обежал макбару кругом, но там уже никого не было, и тотчас же вернулся. При свете месяца я разглядел, что лоб Рустама слева был рассечен глубокой раной, кровь залила щеку и стекала с подбородка.