Всё, что у меня есть - Труде Марстейн

так же сажала к себе на колени, практически до подросткового возраста. Халвор сидеть на коленях у матери категорически отказывался. И мне ужасно жаль тетю Лив. Она потеряла свою малышку в розовых ползунках, и у нее остался только семилетний мальчик с жесткими волосами и прилипшими под носом козявками, от которого вдобавок пахло мочой. Я не могла себе представить, как такого ребенка можно любить. По-доброму относиться, жалеть — да, но любить — нет. «Моя младшая сестра умерла», — сказал он как-то Анне Луизе и двум другим моим подружкам. Когда я услышала это, мне стало трудно его жалеть. Тетя Лив проснулась оттого, что была тишина, — так она рассказывала. В детской кроватке лежала Бенедикте. Она не дышала. Помню, как я бежала в бутсах Халвора по асфальту, а он кричал мне, что шипы сотрутся, но я не слушала. И то чувство, когда я сбросила бутсы, села, запыхавшись, и смотрела, как Халвор проверяет шипы, ковыряет их пальцем. Тогда я испытывала презрение и самодовольство: после обеда я собиралась на день рождения, в новом платье. Я постоянно допытывалась у Халвора — неужели у тебя нет друзей? У тебя все еще плохо с учебой в школе, ты хоть читать-то научился? Но он жил в Осло, и у него не было друзей во Фредрикстаде, здесь у него была только я, а летом они с тетушкой Лив жили у нас неделями. Теперь Халвору уже двадцать восемь, он работает на молокозаводе, и у него есть трехлетняя дочь, которая живет в другом городе, Консберге или Тёнсберге — не помню. Тетя Лив обычно говорит: «Халвору гораздо труднее, чем многим другим».

Тетя Лив посадила на колени Стиана, обхватила его руками и тихонько поет, уткнувшись ему в шею, он не сопротивляется. Мама говорила, что тетя Лив практически не видится со своей внучкой Амандой: ее мать против того, чтобы Халвор общался с дочерью. Тетя Лив и с Халвором видится не так уж часто.

А сама тетя Лив рассказывает, что Аманда — чудесная малышка, у нее волосы как у ангела и такие крошечные алые губки.

Да, я видела ее младенцем. Халвор позвонил, Нина взяла трубку и сказала, что он, конечно же, запросто может прийти в гости с дочуркой, нет проблем. Так что, когда я как-то майским понедельником вернулась домой из университета, Халвор сидел у нас — ему разрешили немного прогуляться с коляской. Мы с Толлефом только-только стали парой, и я боялась, что Толлеф заявится домой и объявит обо всем Халвору, а я еще не оповестила домашних. Девочка оказалась просто крошечной, она все время спала. Халвор спросил, не хочу ли я прогуляться с ними как-нибудь, и я ответила: «Посмотрим. Надо сначала завалы по учебе разгрести». Толлеф столкнулся с Халвором у дверей, когда тот уже собирался уходить, возникла неловкая пауза, но Толлеф ничего сообщать не стал.

— Ты плохо поступаешь со своим двоюродным братом, — упрекнула меня Нина в тот вечер.

Она лежала на диване, задрав ноги на подлокотник. Волосы рассыпались по зеленой бархатной подушке.

— Что значит «плохо»? — спросила я.

Толлеф повернулся и посмотрел на меня. Рикард вошел с большой миской чипсов, я попыталась дотянуться до миски, но он поднял ее повыше.

— Бедняга, — проговорила Нина. — Ребенок есть, работы нет, и вообще… — Она приложила руки к груди: — Халвор выглядел совершенно потерянным. Он разбудил во мне материнский инстинкт.

Халвор вызывал у меня раздражение, время от времени переходившее в ярость. Если бы я и могла что-то сделать для Халвора, не знаю, захотела бы я это делать, — все зависит от того, чего бы мне это стоило, но я не могла. Это так не работает.

— Я не могу проводить с ним время, благотворительность — это не ко мне, — сказала я. — Мы выросли друг из друга, и это, собственно, произошло, когда нам не было и десяти. У нас нет ничего общего. Я вообще не понимаю, зачем он теперь постоянно липнет ко мне. Он как пиявка.

Тут Нина засмеялась, и я тоже, потому что «пиявка» было чистой воды преувеличением: он и был-то здесь всего два раза с перерывом в полгода.

О каких-то своих чувствах к Халвору я рассказала Нине, Толлефу и Рикарду, — скорее, просто для того, чтобы их поразвлечь. Но были и другие — значительно болезненнее, хотя отрицательными их назвать нельзя; их объяснить Нине или Толлефу я не смогла. Когда мы ложились спать в тот вечер, Толлеф предложил как-нибудь пригласить Халвора на обед, но я решительно воспротивилась.

Боб снова играет с детьми в бассейне — с Юнасом, Стианом и парой-тройкой других. Он притворяется акулой, подводным монстром. Я наблюдаю за тем, как он стремительно всплывает на поверхность, резко запрокидывая голову назад, так что от его косичек взмывают вверх струи воды. На другой стороне бассейна три ряда шезлонгов. Большинство из них пусты: отдыхающие разъехались по экскурсиям или отправились на пляж. Мама то полна энтузиазма, то измотана, мне бы хотелось, чтобы она не бросалась из крайности в крайность. Кажется, она устала от всех мероприятий, которые планируют Ян Улав и Элиза. В недавно купленной соломенной шляпе она сидит в шезлонге и решает кроссворд. Я читаю «Лолиту». Гумберт Гумберт переспал с Лолитой и отказывается от обещаний, данных ей во время близости. Лолита плачет в его объятиях, щиплет его, а Гумберт Гумберт довольно смеется. Он так жесток, но мне кажется, я понимаю его, понимаю испытываемое им вожделение.

— Посмотри на мальчиков, — говорит мама и улыбается Яну Улаву. — Вон как веселятся!

Она оборачивается ко мне и спрашивает, все ли у меня в порядке.

— Да, — отвечаю я, — да, все хорошо.

— А как у тебя с дипломом?

— Мне очень нравится его писать. Обожаю сам процесс, мне хочется, чтобы он длился бесконечно, оттого, наверное, и закончить все никак не могу.

— Пора бы уже и работу себе подыскивать, — замечает мама.

Да, я знаю, что пора. И она знает, что я знаю. Из-под одного из шезлонгов виднеется надувной крокодил, на шезлонге Боба — голубое полотенце и солнечные очки. Его приятель загорает неподалеку, я с ним практически не разговаривала.

— Я пишу о женских образах в литературе. Эти женщины полны жизни, но их ждет неминуемая смерть, — поясняю я. — Они вызывают неприятие, их образы чуть ли не гротескны, но на самом деле эти женщины просто хотят жить, причем той жизнью, которую сами выбрали.

Мама рассеянно наблюдает за резвящимися в бассейне детьми.

— А с Толлефом