Присяжный заседатель - Джордж Грин

Глава 6

ТОТ, КТО ПОНИМАЕТ СВОЙ СТРАХ, БУДЕТ ОТ НЕГО ИЗБАВЛЕН

Туманное утро. После встречи на водохранилище прошла неделя. Энни сидит на скамье присяжных, думает, что с тем же успехом мог бы быть и вечер. Окон в зале суда нет. В потолке, правда, сделан модерновый стеклянный фонарь, но он почему-то закрашен черной краской.

Энни смотрит на свидетельницу. Показания дает миссис Риджио, вдова Сальвадоре и бабушка убитого мальчика. Она тощая, сморщенная, с жидкими волосами, но держится прямо и говорит ясно и отчетливо.

— Потом я пожелала внуку спокойной ночи, — говорит она.

Прокурор Тэллоу уточняет:

— Томасу?

— Да, Томазино. Он приехал к нам на четыре дня. Я не видела его с одиннадцати лет, и вот решил в кои-то веки навестить бабушку и дедушку.

— Когда вы зашли к нему в комнату, он еще не спал?

— Он смотрел свой маленький телевизор.

— У него свой телевизор?

— Да, когда ему стукнуло четырнадцать, Сэл подарил ему маленький телевизор. Я сказала: «Томазино, уже поздно. Выключай эту штуку, тебе пора спать». Он говорит: «О`кей, бабуля». Я поцеловала его, говорю: «Я люблю тебя, Томазино». И пошла спать.

— То есть вы вернулись в спальню.

— Да.

— Там же был и ваш супруг Сальвадоре Риджио.

— Да. Я заплакала, говорю ему: «Сэл, давай поедем во Флориду. Почему мы не можем поехать во Флориду, как все нормальные люди? Я давно не видела свою дочку». И еще я говорю ему: «Мне надоело, что мы все время сидим взаперти. Внук приехал, и то всего на четыре дня. Это мало, — говорю. — Почему мы должны прятаться?»

— Муж вам ответил?

— Да. Он сказал: «Нам нельзя отсюда выходить, пока я не улажу все с Луи Боффано».

— Что он имел в виду?

Вмешивается защитник Боузмен.

— Протестую. Без толкований и предположений, пожалуйста.

Прокурора это не смущает.

— Что вы ему сказали, миссис Риджио?

— Я сказала, что боюсь. А он говорит: «Не бойся, у нас охрана, дом со всех сторон защищен. На первом этаже дежурит Аньело. Никто сюда не войдет, все в порядке. Нужно просто подождать». А я говорю: «Я боюсь, тебя убьют».

— И что он ответил?

— Засмеялся.

— А потом?

— А потом вдруг открывается дверь и входит человек. На голове у него колпак, в руке пистолет. Я хотела закричать, а он говорит: «Не кричите. Сальвадоре, скажи ей, чтобы она не кричала, а то я ее тоже убью». И Сальвадоре говорит мне: «Молчи, Анджела, ничего не говори».

— Что было потом?

— Потом Сэл говорит: «Как ты сюда вошел?» А человек отвечает: «По тоннелю. Мы прорыли тоннель из соседнего дома в ваш подвал». И засмеялся.

— Что было потом?

— Потом он сказал, что его послал Луи Боффано убить Сэла.

— А ваш муж что?

— Он сказал: «Мне все равно. Но напрасно вы думаете, что мои ребята будут торговать наркотой. Не дождетесь вы этого».

— Стало быть, ваш супруг сказал убийце, что…

— Мой муж всегда был против наркотиков. А Луи Боффано хотел торговать ими направо и налево.

Боузмен протестует.

— Протест принят, — говорит судья. — Вычеркнуть это из протокола. Присяжные, не принимайте эти слова к сведению. А вас, миссис Риджио, я прошу ограничиться описанием того, что вы видели и слышали.

— Я говорю правду! Он продавал наркотики даже маленьким детям. Хотел, чтобы такие, как мой внук, потребляли эту отраву!

— Протестую!

— Протест принят. Присяжные, не принимайте к сведению…

Как это — не принимайте к сведению, думает Энни. Ведь эта старая ведьма говорит правду, и все это понимают.

Почему ей не заткнут рот? Мы и так знаем, что убили ее мужа и внука, зачем устраивать этот спектакль? Оставьте вы ее в покое!

Но прокурор настаивает на продолжении.

— И что сделал человек в маске?

— Он лег на кровать.

— Рядом с вами и мужем?

— Между нами. Лег на живот и лежит.

— Что он сделал потом, миссис Риджио?

— Протестую! — вмешивается Боузмен. — Прокурор ведет свидетеля за ручку, подсказывает…

— Помолчите, — говорит ему судья Витцель.

— Миссис Риджио, — с нажимом произносит прокурор, — а что сделал этот человек потом?

— Он… он… — Старуха не может говорить. Машет рукой, закрывает глаза.

— Прошу прощения, мэм, но вы обязаны все рассказать. Что сделал этот человек потом?

Миссис Риджио бормочет что-то неразборчиво.

— Судебный пристав, поправьте микрофон, — приказывает судья.

К свидетельнице подходит пристав, колдует над микрофоном, теперь голос старухи слышен гораздо лучше.

— Он заставил Сэла открыть рот, — говорит она.

— Открыть рот? Зачем?

— Он сказал: «Если ты не откроешь рот, мне придется выстрелить тебе в лицо. Зрелище будет не из красивых, твоей жене это не понравится». Еще он сказал: «Не ломайся, Сэл. Надо довести дело до конца».

— И ваш муж открыл рот?

— Да. А он говорит: «Чуть-чуть пошире». Прямо как зубной врач. И засунул пистолет дулом Сэлу в рот.

— А потом что?

— Я хотела отвернуться, но он взял меня рукой за лицо и повернул к себе. Я говорю: «До свидания, милый». Я знаю, мы с ним встретимся. С моим мужем. Это вы все говорите, что он плохой, а я знаю — он был не плохой. Он был хороший человек. Может, он и делал что-то, плохое, но наркотиками не торговал…

— Так что было потом, миссис Риджио?

— Потом он убил моего Сэла. Выстрелил ему в рот.

— А дальше?

— Тут вдруг дверь открывается, и мой… мой… — Старуха плачет.

— Кто-то вошел?

— Да.

— Так кто вошел?

— Томазино. Мой маленький Томазино. Хотя он был уже не такой маленький…

— Ваш внук?

— Мой Томазино.

— Сколько ему было лет?

— Четырнадцать. Я его мало видела. С одиннадцати лет мы жили поврозь. И вот приехал — всего на четыре дня.

— Когда он вошел, он что-нибудь сказал?

— Да.

— Что именно?

— Он сказал: «Бабуля, ты в порядке?» А потом увидел…

— Что он увидел?

— Сэла.

— Вашего мужа?

Она кивнула.

— Мистер Риджио был мертв?

Старуха снова кивнула.

— Что произошло потом?

— Этот человек обернулся и увидел моего внука. Томазино побежал. Я просила, умоляла… но он не слушал. Он побежал следом. Потом я услышала выстрел. Он его застрелил… — Старуха замолкает.

— Может быть, вам нужно время, чтобы прийти в себя, миссис Риджио? — спрашивает судья. — Хотите, устроим перерыв?

Она садится. Голова у нее трясется.

— Ваша честь, — говорит прокурор. — У меня пока нет вопросов к свидетельнице. — Он возвращается на свое место и негромко говорит Боузмену: — Валяйте, она ваша.

Всем присяжным ясно, что прокурор загнал Луи Боффано в угол.

Учитель осторожно спускается с мшистого берега в ручей. Вода холодная, как лед. Учитель взмахивает руками и ныряет с камня вниз. Выныривает через минуту. Он не плавает, сидит на подводном камне. Вода доходит ему примерно до сердца. Учитель откидывает голову назад, зажмуривается — солнце светит слишком ярко.

Как быстро она реагирует на провокацию, думает Учитель.

«У вас голос, как у агента похоронной конторы» — надо же. Он улыбается.

Отличный экземпляр. Чуть погладишь против шерсти, сразу ощетинивается, делается опасной.

Изо всех сил старается скрыть, как она его ненавидит, но притворяться толком не умеет. Она борется за свою жизнь, и наблюдать за ней одно удовольствие.

Настоящий бриллиант, и откуда такая только взялась?

За последние несколько недель он узнал об Энни Лэйрд почти все. Она росла без отца, воспитывала ее мать. Отец был уголовник — четыре судимости, две из них за вооруженное нападение. Когда девочке было четыре года, бесследно исчез. Выросла Энни в штате Пенсильвания, городок назывался Аллентаун. У матери был собственный салон красоты; жили они на втором этаже, прямо над салоном. В четвертом классе Энни получила первый приз на ярмарке искусств. В школе училась неважно, три раза заваливала экзамен по математике, зато прекрасно рисовала, и местная школа искусств предоставила ей возможность учиться бесплатно.

Потом Энни Лэйрд некоторое время жила в Нью-Йорке, в районе Бруклин. Была принята на факультет искусств в Йелльский университет, но учиться там ей так и не довелось. Помешало рождение ребенка.

Кто отец мальчика — неизвестно.

В городок Фарао мать и сын перебрались шесть лет назад. Потом Оливер пошел в школу. Некоторое время у них жила мать Энни, болевшая старческим склерозом. Старуха умерла в прошлом году.

Творческая карьера Энни Лэйрд, в общем, не сложилась. У нее было слишком мало связей в мире художественной критики, а галерея Инез Газаррага, где Энни выставляла свои работы, считалась не из престижных. Но Энни все эти годы трудилась, не покладая рук. Днем она сидела в конторе, а по ночам сооружала свои ящики. Судя по всему, в ней жила глубокая, неистребимая вера в свое призвание. Энни знала себе цену.