Солдаты далекой империи - Максим Хорсун

Эта была страшная ночь. Я не знаю, удалось ли кому-то из моряков сомкнуть глаз (о возможности выспаться я не заикаюсь вовсе). Ветер выл и стенал, подпрыгивала крыша, собранная из фрагментов обшивки «камбалы»; мы опасались, что в любую секунду она может сорваться и унестись в пустыню.

Очевидно, мы впали в оцепенение, в состояние, наподобие того, в котором насекомые пережидают холода. Быстротечные сновидения, посетившие меня, были мрачны и тягостны. Я видел себя опустившим руки в лохань с похлебкой из человечины. Мне приходилось вылавливать серые разваренные куски, опознавать типы ткани, будто на экзамене по гистологии, а затем съедать их. И я никак не мог прервать отвратительное занятие: во-первых, я был чертовски голоден, во-вторых, меня тут же забросали бы камнями стоящие за спиной «хозяева»…

Перед рассветом воцарилась долгожданная тишина. Мы не нуждались в чьих-либо понуканиях или уговорах: едва буря прекратилась, поползли наружу, вяло передвигая замерзшими членами. Все с тревогой поглядывали в очистившиеся небеса: не раздастся ли в вышине рев двигателей разыскивающего нас летуна.

Сейчас же мы узнали, что в отряде убыло. Умер фельдфебель Ёлкин, его тело пролежало ночь между мною и отцом Савватием, оно даже не успело окоченеть. На лице седоусого моряка застыла полуулыбка — дай бог, если его забрал из этого ада добрый ангел. Ёлкина вынесли наружу. Сразу начался дележ его нехитрого добра. Комуто достались запасные сапоги, кому-то — вторая фланелевая рубаха, кому-то — еще один пропитанный кислым потом полосатый тельник.

Похороны грозили обернуться очередной проволочкой и излишним риском. Всем не терпелось убраться подальше от наполовину погребенного песком остова «камбалы». К тому же многие верили, что удастся отыскать еду и воду, стоит только отойти на версту или две. Я не разделял этот необоснованный оптимизм, мне думалось, что пусоши тянутся на тысячи верст и что мы, измученные и истощенные, ляжем костьми на второй или на третий день пути.

— Идите с Богом! — благословил нас отец Савватий. — Да ниспошлет вам Всевышний манну небесную, а Богородица — свой покров! Ступайте! Ну а мы с Кириллом позаботимся о покойнике.

Маленькое усатое лицо Лаптева сжалось и стало походить на кукиш.

— Не поминайте лихом, братцы! — пролепетал он, глотая слезы. — Даст Бог, свидимся!

И все: энтузиазм сразу куда-то подевался! Невообразимое уныние охватило каждого. Моряки принялись обниматься, хлопать друг друга по плечам, прощаясь. Звучали печальные голоса, то и дело кто-то ронял слезы, растрачивая невосполнимую влагу понапрасну.

— Да что вы рассиропились, как кисейные барышни! — бурчал Северский (сам артиллерист держался от остальных особняком). — Нам предстоит два дня пути вперед и еще два дня — назад! Всего-то! Карманы лучше распорите, чтобы жратвы побольше в них влезло — этих жаб с поросячьими хвостами, грибов-тошнотиков… Через четыре-пять дней снова соберемся вместе. Помянёте мои слова!

— Гаврила! — окликнул я боцмана. — Соловья байками не кормят! Пошли!

— Потопали, пока ноги идут, — согласился мой напарник.

Мы еще раз пожелали нашим друзьям по несчастью удачи и отправились в путь. Горизонт казался таким близким. Протяни руку — и ты уже на другом конце света…

3

Поначалу мы и десяти шагов не могли сделать, чтобы не оглянуться назад. Тоска сжимала сердца; Гаврила разделял мою уверенность, что дорога предстоит в один конец. Мы не строили иллюзий: шансы отыскать еду и воду в пустыне чужой планеты до того, как мы потеряем способность двигаться, были эфемерными.

Мы видели, как возле песчаного холмика, выросшего за минувшую ночь и скрывшего место крушения летающей машины, копошатся две темные фигурки. Это отец Савватий и Лаптев, не имея возможности выкопать могилу, сооружали над телом Ёлкина насыпь из камней. А потом горизонт поглотил и их.

Вдвоем. Только вдвоем против враждебного человеку мира. Вдвоем, на лоне плоской каменистой долины, абсолютно безжизненной, открытой ветрам и чужим взорам. Не было ни конца ни края этой великой пустоши.

Час или два прошагали молча, затем стали перебрасываться фразами на отвлеченные темы.

— Павел Тимофеевич, а жена у тебя есть?

— Нет, Гаврила.

— А чего так?

— Да как-то не случилось. И к лучшему, наверное. А то, представь, сейчас бы гадала: куда супруг запропастился?

— Да, верно. Того гляди, решила бы, что потонул вместе с броненосцем.

— Точно. А что, ты женат, Гаврила?

— Нет. Детей зато много. Стало быть…

— Ха! Это как?

— Как, как! Вот так — много баб за свою жизнь я попортил. У меня, почитай, в каждом порту… как в той поговорке… по две, а то и по три. А скольких силой взял! За это, наверное, сейчас и расплачиваюсь…

Замолчали. Не знаю, о чем думал Гаврила, я же лихорадочно пытался отыскать в своей биографии хотя бы одно прегрешение, за которое меня могло постигнуть столь суровое наказание — быть извлеченным из мира людей и переброшенным через пустоту космоса на чужую планету. Решительно ничего не припоминалось. Да и вообще, прошлая жизнь теперь представлялась каким-то сказочным сном. Как будто настоящими были лишь опостылевший голод, ржавые пески и выветренные камни. Как будто я родился две недели назад, а воспоминания о детстве, о юности — крепко сделанная фальшивка, вроде театральной декорации. И не было у меня никогда родителей, старшего брата, дома в Москве и родового имения в Смоленской губернии…

Когда-то я испытывал дикую влюбленность в двоюродную сестру. Прощаясь перед отъездом в Петербург, я умудрился поцеловать ее в губы. Чем удивил и рассмешил юную светскую львицу, а также подглядывающую за нами челядь.

Это ли мое преступление?

В Петербурге, будучи задумчивым студиозусом, я довольно часто посещал публичный дом. Одна из его нимф была особенно нежна со мной — довольно некрасивым детиной, рано начавшим лысеть, обладателем больших крестьянских рук и полных бабьих бедер. Она называла меня «доктором ее тела». Эта усердная труженица помогла мне вытравить из души недостатки подросткового и юношеского миропонимания. Я перестал встречаться со своей нимфой, когда обнаружил, что какой-то проходимец заразил ее сифилисом.

Это ли мой грех?

Пять лет работал хирургом в Смоленске. Затем решил попробовать себя на стезе судового медика. Чтобы получить назначение на новейший броненосец «Кречет», мне пришлось просить батюшку нанести визит одному знакомому вице-адмиралу.

Это ли моя вина?

Не играл в карты, не пил ведрами водку. Из приятных времяпрепровождений предпочитал чтение и охоту на уток. Охотился вместе со старшим братом Митей и его черным терьером со смешной кличкой Булька в лесах Смоленской губернии. Ни разу в жизни не целился ни в оленя, ни в кабана, ни в медведя. Стрелять в млекопитающих — увольте, развлечение не для меня — слишком уж похожа наша анатомия.

— И матросов я стольких покалечил, — продолжал изливать душу Гаврила. — За дело, думал, покалечил. Да какие могли быть дела!.. Я переменюсь, клянусь своей грешной жизнью! Ты слышишь, доктор? Ведь теперь я знаю, каково оно в аду. Поэтому я переменюсь во что бы то ни стало. Боюсь, уже поздно, но… С каждым шагом… Я иду и прошу: «Господи, прости! Господи прости!»

Очень хотелось мне отмолчаться, но Гаврила, думается, ждал каких-то слов.

— Господь наш милостив, он всех прощает, — ответил я.

— Доктор, как думаешь… мы… кгм… вернемся когда-нибудь домой?

Это ты попал в точку, боцман! Я и сам много раз ломал голову: существует ли возможность совершить путешествие через мировое пространство в обратную сторону? Дело в том, что сообща мы ни разу не обсуждали этот вопрос. Полагаю, каждый из нас мечтал снова ступить на родную землю, но мечтал молча, дабы не травить душу товарищам цианидом ностальгии.

Все наши усилия вчера были направлены исключительно на то, чтобы дожить до сегодня, а сегодня — чтобы дотянуть до завтра. Вырваться когда-нибудь из-под власти «хозяев», обеспечить себя более или менее удобоваримой пищей — таков был предел самых смелых мечтаний.

Я облизал липким языком растрескавшиеся губы и ответил, как на духу:

— Мне кажется, друг мой, куда вероятнее, что через версту или через две мы набредем на финиковую рощу, посреди которой окажется озеро с прозрачной водой, а в озере — ленивая форель…

— Форель! — рассмеялся Гаврила. — Ха-ха! Ленивая!

— …чем то, что мы когда-нибудь покинем этот сатанинский мир.

Гаврила цыкнул зубом. Почесал за ухом, как собака, и снова спросил: — А если бы мы захватили корабль, на котором плавают между… этими… тьфу!

— Планетами, — подсказал я.

— …между планетами, то смогли бы им управлять?

Я вздохнул. Все-таки рядовые моряки — молодцы. К слову, народ в деревнях, принадлежащих моей фамилии, до сих пор полагает, что Земля покоится на трех китах и что звезды приколочены к небу гвоздями. Матросы и унтера тоже вроде из простых мужиков будут, но вопрос умеют задать правильно, с подтекстом.