Квартет - Василина Орлова

Шла по бульвару. Мимо витрин кафе и магазинов, остроконечных башенок, узорчатых фасадов. Торчит взъерошенный фикус в чьем-то окне. Глубокомысленно нахохлилась ворона на спинке скамейки. И чего нахохлилась, когда такое солнце, когда лучи в каждой луже, в каждой последней сосульке. Покореженные тротуары сплошь превратились в глубоководные заводи, в опрокинутое небо, стволы все еще голых — пока — деревьев потемнели от влаги. И дома становятся отличимы друг от друга — по крайней мере, заметно, что одни из них выкрашены розовой, другие охристой, третьи бледно-желтой краской. Графика на глазах превращается в акварель.

Елена внутренне наслаждалась. Весной, свободой, свежими выхлопными газами. Более всего, своим поступком. Ну ты и даешь, Елена Алексеевна! Такого еще не отламывала. А лицо-то у Мити…

Весело грохнув дверью — так, что обвалился кусок штукатурки прямо к ее ногам, — Елена вошла в подъезд своего дома, и каблуки-копытца застучали по лестнице.

Дома радужное настроение поблекло. Растопырился клешеногий мольберт, планшеты, картон и бумага свалены в углу бесполезным хламом, пылятся так и непочатые краски, медовая акварель, и коробочка с еще целыми тюбиками масляных, к которым Елена со всем благоговением относится, темнеет непрошеным укором. Художница! Где тебе.

В школьном своем младенчестве Елена блистала в местной художественной студии. Это отравило ей жизнь, как она сама решила по здравом размышлении. Лишь раз пара ее работ побывала на выставке, всеми правдами и неправдами устроенной Татьяной Федоровной не где-нибудь, а в ЦДХ, и все — жизнь под откос. По правде говоря, не столько запах краски, движущиеся пятна и тени, оплывчатая подвижность форм соблазняли Елену к художествам, а — что греха таить! — не нашедшее выхода желание совершить нечто, пусть не прославиться, так хоть самой втайне знать, что дни текут не напрасно. По крайней мере, так думала она сама.

А больше, собственно, особо и некому было размышлять о ее пристрастиях. В художественный институт или училище не подалась — пороху не хватило. Отговаривали: разве учиться рисовать — занятие для здравомыслящей девушки начала XXI века? Но в экономисты-менеджеры тоже не пошла, выбрав нейтральный вариант.

И вот теперь, похоже, Елена всерьез раскаивалась в этом: еще двух лет не прошло, как работает в школе, а уже тоска берет от беспросветицы да от никчемности благих усилий обучить полсотни башибузуков элементарным правилам не самого сложного из ныне живых языков. Впрочем, иногда ей казалось, что русский, еще век-другой, и можно будет изучать лишь по словарям, да справочникам великого русского филолога Розенталя. Все равно носители языка медленно, но неуклонно вымирают.

Стопка ученических тетрадей угрожающей толщины высится на столе. Завтра понедельник, надо нести сочинения в класс. Елена вяло взяла верхнюю тетрадь — Комарова Алла, отличница, сочинение на тему «Эстетика Достоевского». Эстетика… Какая, к черту, эстетика у Достоевского?

Пробежала взглядом пару абзацев, хлопнула тетрадью о столешницу. И побрела в «столовую» — крохотную кухоньку — заварить чай. Включила телевизор. В черной рамке экрана Лаура-Изабель, сложив пышные белые руки в молитвенном жесте, рыдает перед изображением Пресвятой Девы. В следующем кадре двое любовников, сплетаясь эффектно подсвеченными телами, обмениваются поцелуями.

Поставила чайник. Точнее, включила — время, когда чайники ставили, безвозвратно прошло, во всяком случае, в столице, и у Елены давно электрический бочонок. Снова телефон.

— Не буду подходить, — адресуясь к Фраю.

Фрай почесал задней лапой за ухом. Так как Фрай был бульдог душой и телом, данное действие далось ему не без труда.

— Это Митя?

Фрай демонстративно зевнул.

— Ну, если ты настаиваешь.

— Привет, бель Элен! — в трубке шумело и щелкало, а на этом фоне трещала подруга, Майя. — Приветики, я знаю, ты не очень занята, правда?

— Без тебя голова кругом. — голос Майи был почему-то неприятен.

— Значит так, девочка моя. — дула свое та. — Пойдем-ка мы с тобой на выставочку одну, презентаттишку. Бутербродов с икрой не обещаю, тостосумов тоже, но забавный народ водится. За такси я плачу, сразу говорю.

— Нет, спасибо. — поморщилась Елена.

— Да ладно, я ж говорю, за такси будет заплачено.

— При чем тут такси?

— Это все срочно надо видеть, андестенд? Ты такую тусу пропустишь, никогда себе не простишь. Приезжай, всю оставшуюся жизнь будешь меня благодарить. А я люблю благодарности. К тому же, за такси считай заплачено.

— Отцепись ты со своим такси, мне не до тусовок.

— Что стряслось? — наконец что-то начала понимать Майка.

— Некогда.

— Ой, некогда ей, мама родная. Можно подумать. Сидишь, глаза портишь над своими тетрадками. Значит так, выходи. Я сейчас подъеду.

— Распашонка, отвянь!

Майку со школы дразнили Распашонкой. Майка всегда была такой — как банный лист. Отвязаться можно, разве только обидев. Майка на том конце провода притихла — и впрямь обиделась, видно.

— Ладно, извини, погорячилась.

Майка молчала.

— Прости пожалуйста, правда, с языка сорвалось. Май?

Майка молчала.

— Майя-а!

Ноль реакции.

Елена для верности подула в трубку:

— Нас разъединили, что ли? Алло!

— Ал-ло. — по слогам, мрачным загробным тоном изрекла Майя.

— Я уж подумала, разъединили.

Молчание.

— А, гори оно все синим пламенем, еду! Ты этого хотела?

— Вот и хорошо! — оживилась Майка. — Тем более, можешь полностью на меня положиться, такси забесплатно. Сто пудов!

В модной галерее «Астрал», оформленной по последнему слову евродизайна, варился пестрый суп из разного люда. В толпе мелькали столичные знаменитости, из тех, что всплывают на неделю-другую, а потом сменяются следующими.

— На нас обращают внимание. — шепнула Майка торжествующе.

— Может, займем место среди экспонатов? — хмыкнула Елена.

Публика фланировала вокруг предметов современного немонументального искусства. Вот концептуальный блин под стеклянным колпаком, вымазанный чем-то коричневым. «Инсталлякр номер пять» — разбитая скрипка, расписанная под палехскую игрушку. Ровная батарея гнутых баллончиков с аэрозолями, над которыми на ветру вентилятора трепыхается транспарант: «Они не пройдут!»

— Астрально, — сказала Елена, чтобы что-нибудь сказать.

— Совершенно верно! — Моментально вклеился в беседу молодящийся осколок брежневской эпохи. — Девушка глубоко прочувствовала парадигмическую акцентуацию выставки, как я бы выразился.

— Я бы так не выразилась, — призналась Елена.

— Скромность — главная добродетель симпатичных девушек, — плотоядно хихикнул он.

Елену передернуло. Майка тем временем подтянула за рукава еще пару пернатых обитателей этого богохранимого заповедника. Накрашенные сверх всякой меры девицы, держась за руки, жеманно представились:

— Аня.

— Аля.

Их мужские голоса и выскобленные подбородки не оставили сомнения — молодые люди принадлежат к числу заплутавших потомков Адама.

— Эт-то еще что такое? — прошипела Елена, когда Аня и Аля сделали кокетливый книксен и удалились.

— Прикольно! Не злись, пожалуйста, я тут тебя хотела с одним человеком познакомить. Ты же не хочешь скончаться в девичестве?

— Лично я тебя ни о чем таком не просила! — голосом с металлическими обертонами произнесла Елена.

— Ну ясное дело! А то я без глаз. Не вижу, как доходишь в своем педагогическом отшельничестве. Встряхнись! Брось вызов! Всем и вся. Пойдем, я его сперва тебе издали покажу. — и Майя взяла Елену на буксир.

Елена не узнавала подругу: и чем же она так взволнованна? Неужели только предстоящим знакомством? Тут явно какие-то хитрости, закулисные замыслы… Ну Майка. Интриганка-второгодница.

Старый хрыч на благовидном расстоянии как бы в рассеянности следовал за ними.

— Вон, гляди! — остановилась Майя.

— Который?

— Ага, любопытство таки взыграло! Да нет, не тот, справа.

Да, действительно, мужчина, которого Майка решила ей по-дружески предоставить, был ничего. Можно даже сказать, вполне хорош собой. И даже — на редкость красив. По крайней мере, со спины. Словно почувствовав взгляд, он обернулся.

Когда-то Елена слышала такую поговорку — настоящий мужчина должен быть до синевы выбрит и слегка пьян. К сожалению, в жизни она больше встречала слегка выбритых и до синевы пьяных. Этот парень не относился ни к тем, ни к другим, был где-то посередине, ближе, пожалуй, к первым. Впрочем, легкая небритость присутствовала. Фигура, которую принято называть спортивной, правильные черты лица.

— Караул, он, кажется, разбил мое сердце! — прыснула Елена.