Военные рассказы - Юрий Олиферович Збанацкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А потом выбирали старосту.
«Нужно, — сказал переводчик, — выбрать человека порядочного, честного, ничем не запятнанного».
И появилась тогда у меня одна мысль. Будто кто на ухо ее мне шепнул.
«Есть, — говорю, — у нас такой человек».
Все повернулись в мою сторону.
«Левон Зуйкин!» — сказал я и посмотрел на присутствовавших. Кое у кого на губах заприметил усмешку, у остальных прочитал полнейшее одобрение.
«Кто Левон Зуйкин?» — закричал переводчик.
«Левон! Эй, Левон!»
«Да где это он? Куда запропастился?»
Нашли где-то за школой, оттащили от ребятишек Привели к начальству:
«Иди, Левонушка, иди, не бойся».
«Пан не укусит».
«Копеечку даст».
Левон, тридцатилетний мужик с всклокоченными волосами, предстал перед комендантом. Разинув рот, он мутными глазами смотрел на него. Время от времени переводя взгляд на толпу, глуповато икал. А надо вам сказать, наш Левон был не то чтобы сумасшедший, а так, без десятой клепки в голове.
«Левон Зуйкин! Вам поручаем громадной важности дело: вы будете старостой…»
«А кого сватать?»[5] — бесцеремонно перебил Левон переводчика, приняв деловой вид.
«Молчать!» — прикрикнул на него тот.
Левон хоть и был глуп, а, видно, сообразил, что помолчать для него будет самое лучшее, и, опустив голову, внимательно выслушал инструкцию немецких властей.
«А денежку дашь?» — спросил он, как только переводчик умолк.
«Вас? Вас?» — вытаращил глаза немец.
«Пан староста, — говорю, — спрашивает, какая плата ему будет на этой должности?» — выручил я Левона.
Переводчик полопотал с комендантом и заявил:
«Платить хорошо будем, но и работа должна быть отличной».
«Оппель» укатил, а на площади все стоял шум и гам. Только что избранный староста, размахивая саблей, скакал на разгоряченном коне, показывая свою хватку и удаль. Только саблю ему заменяла дубовая палка, а коня — длинная облупленная лозина.
Ничипор долго избегал встречаться с людьми. Неожиданно появились в селе и его жена с дочерью. Принялся он отвоевывать свое хозяйство. Из хаты, где помещались детские ясли, повыбрасывал столики, стульчики и вселился сам.
Встречаясь с односельчанами, глаза отводил в сторону. А однажды и заявляет:
«Будет вам за Левона-дурака. Думаете, простят немцы за обман, за насмешку?»
И действительно, когда в следующий раз приехали оккупанты, я на собрание не пошел. В лесу отсиделся. Мне передали, что Ничипор до этого побывал в районе и обо всем сообщил. Его и хотели назначить старостой, но он наотрез отказался, ссылаясь на годы.
Коменданта в этот раз на собрании не было, — наверное, посовестился. Приехал какой-то другой немец с председателем райуправы, с собой они привезли и нового старосту.
Я уже сказал, что на этом собрании не был, но мне потом рассказали, что насчет Левона и словом никто не обмолвился, просто объявили о назначении старостой кулака из соседнего села. Угрожали расстрелами и репрессиями, ежели поселяне не выполнят продовольственных поставок, не посеют озимых и не заготовят лес.
Новый староста оказался собакой из собак. Попривел с собой полицаев, установил такие порядки, что хоть волком вой. От рассвета и дотемна — всех поголовно на работу. Амбары и засеки вымел так, что даже мыши за зиму передохли, а уж был народ худее любой скотины. С одним только Ничипором и жил в дружбе.
И вот как-то на всех воротах и заборах расклеили свежие бумажки. Люди читали их нехотя. Известно, о чем речь: очередная угроза расстрелом за невыполнение немецких приказов.
Но постепенно начали собираться у этих бумажек, обсуждать написанное.
Это был новый земельный закон. Немцы обещали распределить землю между крестьянами, в первую очередь награждая тех, кто будет исправно работать и покажет себя хорошим хозяином. А кто плохо работать будет, нерадивым окажется хозяином — тому не видать земли как своих ушей.
До всеобщего распределения землей будут награждаться показательные земобщества и лица, которые поймают или выдадут властям партизана — гектар за каждую голову.
Читали, перебрасывались короткими фразами:
«Здорово: чужими пирогами своего батьку поминают».
«Нашу землю да нам же, братцы, и отдают…»
«Отдают, только из рук не выпускают…»
«Не нам землю, а нас земле…»
«Ничего, поглядим…»
Будто из земли вырос за спинами людей Ничипор.
«Что ни говори — немец человек умный», — бросил он.
Все обернулись, даже вздрогнули.
«Умный. Жаль только, среди нас дураков много», — сделал я намек Ничипору, но он, очевидно, не понял, в чей огород камешек брошен.
«Да, да. Немец говорит: работайте, я вам земельку нарежу. Старайтесь — озолочу. А мы лодыря корчим. Вспашем землицу — огрех на огрехе, посеем — не всходит. Старание надоть…»
«Да уж стараемся…»
«Баламутов разных выявить надо, партизан, от этого двойная польза получится: и в народе спокойствие, и земли получить можно…»
«За чужую голову-то?» — спрашиваю.
Ничипор посмотрел на меня этак пронизывающе, и я впервые тогда заприметил его взгляд, его дьявольские глазищи.
«А чего ж там… раз такой закон?.. Супротив закона не пойдешь…»
Мы с ним остались вдвоем. Все, один за другим, незаметно исчезли, разошлись по домам.
Закон… Мне хотелось высказать Ничипору все, бросить в лицо то, что накипело не только у меня на душе, но и у каждого жителя села. Но я, взвесив, решил, что именно этого и ждет от меня Ничипор, чтобы потом обвинить в партизанстве и заработать себе гектар земли. И я смолчал. По его глазам видел, что он жаждет этого.
Вскоре так оно и случилось. В фашистской газетке и на сходах широко объявили, что Ничипор в благодарность за выданного немцам партизана первым в нашем селе получает гектар лучшей земли.
Как-то ночью ко мне постучались. Я не ждал в эту ночь партизанских связных и сильно забеспокоился, Но это оказались они, партизаны, даже сам командир прибыл.
«Мы верим тебе, Данила, —
