Дамаск - Ричард Бирд

– Отдохнешь где-нибудь по-человечески, да? В Альгарве. Там, говорят, классно. И на Мальте в это время года тоже неплохо, а?

Генри опять захотелось оказаться снаружи, вдали от давящих, наваливающихся и требующих внимания жизней других людей. Он хотел сосредоточиться на прекрасном будущем, которое планировал разделить с мисс Бернс. Медовый месяц где-нибудь на море, белая яхта, беззаботное времяпрепровождение за игрой в шары и ловлей крабов ранним утром на песчаном берегу.

– Ну, так где же? – не унимался Джон Макси, Бешеный Пес, сын бывшего тренера «Рейдерз», обвиненный в ТТП, выпущенный под подписку Королевской службой исполнения наказаний, связанный по рукам и ногам правосудием (как бы чего не вышло) и обыкновенный псих. – Небось, домой рванешь, да?

Генри вспомнил Белфаст и отчетливо осознал, что всех опасностей, которых еще можно избежать, необходимо избежать немедленно, до того, как он встретит мисс Бернс. Ибо сейчас самый неподходящий момент для того, чтобы пасть жертвой слепой судьбы: быть искромсанным в клочья тесаком серийного убийцы или очутиться под колесами автомобиля, или быть забитым камнями, отравленным, или сброшенным с обрыва, и уж тем более сгореть заживо от петарды или подвергнуться нападению психованного расиста.

Он живо ретировался к двери, где столкнулся с Мэттью Бистоном, бывшим генеральным директором УНЭР, ныне в лохмотьях, преследуемым АПСА. Ему и нужно-то всего ничего – несколько медяков, и он снова почувствует себя человеком. Генри отдал ему почти все оставшиеся банкноты – на тот случай, если Бог таки все видит. В такой ответственный момент, когда мисс Бернс настолько близка, он не мог позволить себе быть убитым карающим разрядом молнии.

Когда они встретятся, все будет иначе. Она спасет его от любых напастей.

Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Великобритании, в Ипсуиче или Хэрроу, в Уолзоле или Ланнели, в Илкстоне или Норт-Уолэме, в Мазеруэлле или в Ли Хейзл Бернс решила завязать с мальчиками. Ей шестнадцать. Чтобы как-то компенсировать радость от общения с противоположным полом, она вступила в ряды малолетних правонарушителей и не реже раза в неделю теперь садится в автобус до центра города, где обворовывает добродушных граждан преклонного возраста и студентов. Проще не бывает. Она берет с собой большую коробку с прорезью в крышке. В зависимости от того, что пишут в газетах, на коробке появляются различные опознавательные знаки: то стикер Фонда по исследованию лейкемии, то наклейки Благотворительного общества помощи душевнобольным «Менкап», или символ Ассоциации в поддержку больных сердечными заболеваниями «Корда», или призыв «Помогите старикам», или эмблема Фонда помощи сиротам. Залог успеха в такой работе – лучезарная улыбка во весь рот, демонстрирующая прохожим плакатное изображение страдающих детей-сирот, которые могли бы именно так и улыбаться, если бы не являлись сиротами. Больше остальных рискуют быть обворованными случайные знакомые семьи Бернс, которые, кажется, видели сестру Хейзл (что-то не припомню ее имени), и несчастные студенты, которые пялятся на грудь Хейзл. К вечеру Хейзл подсчитывает выручку и выудив мелочь, направляется на почтамт покупать телефонную карточку.

– Я рад, что у тебя есть хобби. – Отец Хейзл слишком занят, чтобы вдаваться в подробности.

На улице хмурый ноябрьский вечер, понедельник, и кажется, что с последней преступной вылазки Хейзл прошло очень много времени. Сидя в новой и более просторной (ведь отца выбрали лучшим торговым представителем 1993 года), но, в общем, очень знакомой гостиной, Хейзл наблюдает за матерью, которая склонилась над столом и пристально разглядывает банковские счета от «Ллойдз», или «Мидлэнд», или «Нэтвест» или «Ти-эс-би».

Хейзл ей не мешает, она сидит за журнальным столиком и раскладывает в тематическом порядке телефонные карточки. Она спрашивает:

– Ну что, ничего пока не нашла?

– Ничего не вижу.

– Если бы у него был роман на стороне, это можно было бы понять по банковским счетам.

Маме нужны наркотики, транквилизаторы, депрессанты или антидепрессанты. Разозлившись, она швыряет стопку банковских счетов на пол и орет на Хейзл:

– Не суй нос не в свое дело, милая моя! Марш в свою комнату!

Через секунду ее лицо кривится от слез, и она бросается к дочери с извинениями. Хейзл продолжает раскладывать телефонные карты, потому что она уже привыкла к таким переменам настроения, они, естественно, вызваны таблетками, которые лежат в ванной комнате в пакетиках с надписью «Валиум», или «Могадон», или «Мефидрин», или «Амитриптолен». По их вине мама иногда не совсем соображает, что ей полагается чувствовать.

– Свадьба – обряд объединения союзников, – вдруг произносит она, – как в спортивной команде.

– Разве в спортивной команде можно быть счастливой? – спрашивает Хейзл.

– А я никогда и не претендовала на счастье. Хейзл встает с дивана и сообщает матери, что хочет пойти погулять.

– Зачем?

– Подышать. Солнце, воздух и вода – наши верные друзья, правда, мам?

– Не смей говорить со мной таким тоном.

– Ладно – пойду, как обычно, поиграю на проезжей части и поговорю с незнакомыми.

Мама хватает газету и раздраженно хлопает ею себе по руке. И вообще-то она еще надеется, что Хейзл отдает себе отчет в своем поведении. Ей, матери, меньше всего хочется обнаружить фотографию дочери под заголовком «Девочка В Нарко-Коме Мертва».

В ушах Хейзл еще звенят вызубренные материнские предостережения, но она уже успела надеть пальто, набить карманы телефонными карточками и выйти под моросящий дождик, который, как всегда, вот-вот закончится. Она может выбрать любой маршрут, до телефонных будок можно дойти разными дорогами. Как бы ей пойти на этот раз: по новой Уимпи, или по Бэрратт, или мимо пижонских домов по Макэлпайн, и дальше, в глубь пригородов, а может, мимо мультиплекса «Эм-Джи-Эм», «Уорнер», «Ю-Си-Ай», «Одеон», и дальше в глубь города. И не так уж важно, какой дорогой идти, потому что она и так знает наизусть все эти маршруты, и глупо терять время на пустые размышления. А мама – может, она права, и отец правда крутит романы или даже еще хуже – у него один серьезный и бесконечный роман. Хотя это маловероятно, ведь отец целыми днями продает куриный суп в пакетиках в Иерусалиме или бейсболки оптом во время предвыборной компании мэра в Нью-Йорке. А может, у него есть любовница за границей, и она совсем не говорит по-английски, хотя какое это имеет значение? Нет, скорее всего, он просто очень занят. К тому же мама так и не обнаружила ничего подозрительного в его банковских счетах.

Она сворачивает у мультиплекса, в котором сегодня идет «Пианино», и «Мистер Великолепный», и «Беглец», и «Дракон: жизнь и смерть Брюса Ли». Надо решить, надо хоть что-нибудь решить. Хотя ей всего шестнадцать, проблем столько, что голова идет кругом. Например, нужно решить, стоит ли похерить школьный аттестат и пропустить годик перед поступлением в Университет? Любит ли она Сэма Картера? Иногда она с ним спит, но в основном для статистики: большинство девушек ее возраста занимаются этим. Она еще не решила, считать это любовью или нет, ведь она в этом уверена, все дело в решении или в его отсутствии, а решение приходит или не приходит, в зависимости от личных предпочтений, а также в зависимости от возраста. Так что безумной страсти с Сэмом у них нет. Но иногда ей хочется большой романтичной любви с романтичным началом и концом, которая придет к ней независимо от ее решений.

Вот Хейзл стоит в ожидании рядом с телефонной будкой (там пожилая дама что-то бормочет в трубку, она седая и сутулая, из тех, кого Хейзл грабит по воскресеньям). Дождь еще не кончился, но Хейзл нравится стоять под дождем. В стоянии под дождем есть что-то настоящее – так же, как и в легком холоде, который пробирает до костей, ведь уже ноябрь, и до зимы недалеко. В уютном дискомфорте холодных капель она ощущает самую настоящую жизнь. Настоящая жизнь сосредоточена в страданиях людей, о которых каждый день пишут газеты. Настоящая жизнь – это все, кроме ее скучного и удобного существования, преступления кажутся ей более настоящими именно потому, что выпадают из привычного удобного существования. Она часто вспоминает аварию, чтобы еще раз убедиться, что однажды она познала мгновение настоящей жизни. Но авария напоминает ей и об Олив, такой, какая она сейчас. Олив участвует в соревнованиях по плаванью, исследует водопады, пытается стать членом команды инвалидов по санному спорту. Она засиживается допоздна у друзей и вкатывается в дом только под утро, пьяная. Она все время пьяна, пьяна настоящей жизнью, с тех самых пор, как поняла, что все происходит так, как должно произойти, независимо от ее воли, ее участия. Хотя ничего не делать, конечно, намного веселее.

Пожилая дама выходит из телефонной будки («Пожалуйста-пожалуйста, дорогуша»), Хейзл ныряет внутрь, укрываясь в стеклянном домике, за стеклянными стенами которого она видит капли дождя. Они стекают вниз, бегут ручейками между «Лора тоже любит Гэри», «Эллиот – почти покойник» и «Юнтд 1 КПР 1». Дождь поливает деревья и асфальт под колесами автомобилей, а Хейзл раскладывает на телефоне свои карточки. Для полного удовлетворения ей не хватает карточек с изображением какого-нибудь оригинального вида спорта (кеглей, парусного, хоккея на льду или баскетбола) или с английскими знаменитостями, о которых никто ничего не слышал (Эдмунда Бландена, Хелен Шарман, Спенсера Персеваля, Альфреда Минна), или с каким-нибудь ненавязчивым советом («Позвоните родителям!»), или даже с чем-нибудь поэтическим («Ветер колышет ялик в волнах, в реке отражается солнце заката, красным обрубком горя»). Хейзл никогда не выкидывает карточки, даже если там уже нет денег или они просрочены. Каждая – словно вещественное напоминание, оставшееся после очередного бунта против матери, когда она легкомысленно болтает с незнакомыми людьми. Карточки всегда можно принести домой и посчитать, сколько раз такое случалось. Если бы не паранойя матери, Хейзл могла бы звонить из дома. Но мать имеет обыкновение подслушивать на параллельном телефоне, будучи убеждена в том, что Хейзл может говорить только с торговцами наркотиками и с ребятами, которые чинят мотоциклы.