Ледяной смех - Павел Северный

— Вуду носить форму генерала?

— Нет, останетесь адмиралом, Владимир Петрович. С вами мне будет легче.

— Вам известна судьба моего сына?

— Нет. Погиб на юге?

— Жив. Остался на флоте у большевиков.

— Не может быть? Как это произошло? Он прекрасный офицер.

— На мой вопрос ответил кратко. Верит большевикам, ибо с ними народ.

— Теперь мне понятно, почему ваши письма не дошли до меня. Разведке известно, и она заботилась о чистоте моего мундира.

— С назначением могут начаться пересуды о моей благонадежности на таком высоком посту.

— Не сомневайтесь, будут. Но вы, надеюсь, сумеете их прекратить. Неужели сын так и сказал: «верит большевикам, ибо с ними народ»? Может быть, его заставили? Большевики умеют подчинять себе чужую волю.

— Нет, это его собственное желание.

— Как вы спокойно говорите об этом? Офицерство Красной Армии — залог ее побед. У них не мало офицеров, и при том талантливых, способных дерзать. «Верит большевикам, ибо с ними народ». Но со мной, с нами в Сибири тоже народ. Или с нами другой народ? Но повторяю, что моя армия заставит народ Сибири сражаться и победит все зло, причиненное России Октябрьской революцией. Заставит.

Кокшаров промолчал.

На ковре уже не было солнечных световых полос.

Притушив свет солнечного дня, иссиня-черная туча, поминутно вдоль и поперек рассекаемая огненными стрелами молний, окатывала землю грозовым ливнем. Туча, полонив небо, как огромный табун вороных коней гналась за поездом, мчавшимся под охраной бронепоезда к линии фронта в район Кургана. Причиной для внезапной поездки адмирала Колчака в армию послужило невероятное происшествие. Полк генерала Николаева, уходя с позиций на отдых, был остановлен на марше при попытке перейти на сторону противника.

Случаи единичного перехода солдат и офицеров к красным уже не были для адмирала новостью. Он об этом знал, хотя долгое время подобное от него старательно скрывали.

Измена полка во главе с боевым командиром и всеми офицерами ошеломила Колчака настолько, что он не мог решить, какую меру наказания применить к преступной воинской части, не сомневаясь, что в данном случае его решение должно быть категорично действенным, способным заставить задуматься в армии всех, кто начинал малодушно терять уверенность в победу, над большевиками.

Наблюдая бушующую грозу, адмирал ходил по салону пульмана, останавливаясь у окон. Он в летней адмиральской форме. В Омске поговаривали, что Колчак нравится себе именно в летней форме. Начальник Осведверха генерал Клерже, утверждая популярность Колчака среди населения, приказал плакатами с особой адмирала в белом кителе заклеивать стены зданий и заборы в сибирских городах.

Ослепляющие вспышки молний, мгновенные изменении в окраске и форме туч, потоки воды, заливавшие стекла окон, на минуты отвлекали адмирала от мрачных мыслей, и тогда известие об измене пока казалось дурным сном. Он не мог допустить, что подобная отвратительная реальность могла произойти в его армии, признанной совершить патриотический долг освобождения России от бредового намерения большевиков установить в стране власть диктатуры пролетариата.

Но мысли об измене полка настойчивы. Только на днях адмирал Кокшаров с присущей ему прямотой говорил о неблагополучии в армии. Кокшаров осторожен в любых суждениях. Ему можно верить. Колчак подумал, что обязан быть твердым, безжалостным во всех своих решениях. Он не смеет допускать никаких психологических разладов и должен считать решения свои всегда правильными и не подлежащими обсуждению.

И Колчак вновь позавидовал большевикам, в их политике ему казалось все яснее и проще. Партия рабочих и крестьян ведет борьбу с экплуататорами, классовую борьбу.

Облака, клубившиеся в туче, стали рыжими. Гроза теряла мощь. Гром реже сотрясал воздух, только крупные капли дождя все еще барабанили по стеклам. И вдруг блеск молнии, ожила мысль о приятной вести, которая забылась из-за измены полка: неизвестный ему полковник Несмелов каким-то чудом вывел из окружении остатки дивизии.

И Колчак улыбнулся, в армии все уж не так плохо, если наряду с изменой есть и подвиг, способный заставить армию забыть об отступлении, которое она не может забыть с момента ухода с Урала…

Гроза пронеслась, но дул ветер.

Вновь светило яркое солнце. По земле быстро проползали пятна густых теней от облаков. На западе фиолетовый горизонт все еще озаряли блеском вспышки молнии.

Роща плакучих берез вперемежку с осинами вплотную подступала к постройкам железнодорожного разъезда, а потому хорошо был слышен беспокойный шелест ее листвы.

Поезд Колчака стоял на запасном пути. Около его вагонов часовые конвоя главнокомандующего и офицеры штаба. У западного семафора виден силуэт дымящего бронепоезда.

Адмирал в салоне пульмана, в присутствии начальника штаба генерала Лебедева и генерала Дитерихса, слушал доклад полковника Коростылева, помешавшего полку генерала Николаева уйти к красным.

Тучный Коростылев хриповатым голосом, раскрасневшись от волнения, сбивчиво, с повторами, подробно обрисовал картину происшествия с преступным полком.

— Не смею скрыть, не добавив, ваше превосходительство. Только счастливая для меня случайность помогла моей части спасти честь армии от позорного предательства.

Коростылев, закашлявшись, замолчал. Генерал Лебедев тотчас спросил:

— Каким образом узнали о замысле измены?

— Видите ли. Если одним словом, то все произошло так. Солдат из полка Николаева пришел в мою часть к своему земляку. Пришел, так сказать, с намерением и его сманить на воинское преступление. Однако мой взводный Еремеев, услышав их разговор, посчитал своим долгом немедля довести до моего сведения. Я же, в свою очередь, тотчас взял на себя смелость разоружить полк Николаева, чтобы в корне пресечь измену.

Адмирал наблюдал в окно, как на перроне перед вокзалом выстраивался крамольный полк.

— Сколько людей в полку? — спросил, не оборачиваясь.

— Ваше превосходительство, полк Николаева в последних боях с противником понес значительный урон в личном составе.

— Короче, полковник. Мне нужна только цифра.

— Ах, только цифра. Шестьсот двадцать четыре рядовых при семнадцати офицерах.

— При разоружении полк оказал сопротивление?

— Так точно. В моей части девять убитых и пятнадцать раненых. Убитых в полку Николаева не считали, но есть в наличии раненые.

— Ваша фамилия?

— Коростылев.

— Благодарю за службу и поздравляю с чином генерала.

— Рад стараться, ваше превосходительство!

Обернувшись, Колчак увидел радостное лицо Коростылева. Отойдя от окна, пожал ему руку.

— Пойдемте, господа, на перрон. Надо все же взглянуть на этих мерзавцев.

Выйдя из вагона, Колчак, сопровождаемый генералом Дитерихсом и Коростылевым, перешагивая через рельсы, пошел к станции…

На перроне с крупными катышами промытой гальки и лужах дождевой воды стоял в две шеренги полк Николаева. Солдаты, намокшие под грозой, в большинстве были босы. Видимо, те, с кого были сняты русские сапоги, так как остальные — в японских башмаках. Все, конечно, без ремней, некоторые даже без гимнастерок, в грязном белье, с окровавленными повязками на головах, руках и ногах. Офицеры разных возрастов без погон стояли около своих подразделений.

Командир — генерал Николаев, коренастый старик с седым бобриком волос, стоял в двух шагах от шеренги, накинув шинель с погонами защитного цвета.

Поднявшись на перрон, Колчак при виде пестрой толпы бывших солдат своей армии даже остановился. Постояв в раздумье, резко свернул к солдатским шеренгам, всматриваясь в людские лица, надеясь хотя на одном из них увидеть раскаяние. Но солдатские лица были хмуры. Во всех глазах только злость. Злость явная, без малейшего смягчения ее силы. Солдаты не опускали виновато глаза перед его взглядом.

Колчак еще в вагоне, слушая Коростылева, решил, что вынесет приговор за измену, повидав лично людей, осмелившихся в его армии нарушить солдатский долг в войне за спасение России. Сейчас он хотел увидеть раскаяние в совершенном преступлении, а потому шел мимо шеренги медленно, чувствуя на себе в каждом солдатском взгляде только ненависть.

Колчак понимал, что солдаты знали, что именно от него сейчас зависит их существование под ярким солнцем на земле, досыта напоенной грозовым ливнем.

Колчак остановился перед молодым офицером с потухшим взглядом серых глаз и спросил:

— Ваш чин?

— Теперь это несущественно.

— Я спрашиваю.

— Я ответил.

Секунды адмирал и офицер смотрели друг другу в глаза. Адмирал первый отвел взгляд и, подойдя к Коростылеву, громко сказал:

— Полк расстрелять!