Хитрая злая лиса (СИ) - Марс Остин

Он фыркнул и отвернулся. Постоял молча в позе оскорблённой суровости, потом Вера взяла фиолетовую шляпу и надела на себя, от чего министр рассмеялся и наклонился к ней, поправляя шляпу и расправляя ленты:

— Их завязывают под подбородком, иногда даже бантом, иногда всякими хитрыми узлами. Мода на узлы и банты меняется, а мода на шляпы — нет, они традиционные, им лет триста.

Он затянул бант, Вера вскочила и побежала в ванную к зеркалу, увидела на столике под зеркалом маленькую чёрную свечу, которая горела слабым огнём, накрытая стеклянным плафоном с отверстиями. Она подняла глаза, видя себя в зеркале, а за своей спиной министра, он подошёл, поправил на ней шляпу, сказал с печальной улыбкой:

— Вам идёт. Вам всё идёт. А теперь я потушу свечу, потому что её надо экономить. С этого момента — режим сдержанности и иносказательности. Хорошо?

— Хорошо.

Он снял со свечи плафон, от чего огонёк вспыхнул сильнее и поднялся вверх, но министр придавил его пальцем, аккуратно вытер остатки воска и прилепил обратно к свече, вернул плафон на место и опять посмотрел на Веру, молча. Она с шутливым видом пожала плечами:

— Я не вижу проблемы, если честно.

— А я вижу, — вздохнул он.

— Господи, да не нравится — не носите. Вас выгонят, что ли, если вы без этой штуки придёте? Там хозяин ваш друг, он вас простит. Скажете, что потеряли шляпу эту, или испортили случайно, кошка съела.

— Меня выгонят, — медленно кивнул он, она метнулась к кровати, взяла две оставшиеся шляпы и прибежала обратно, протянула министру зелёную, он надел её с обречённым видом, Вера показала большие пальцы:

— Обалденно.

Крутанулась на пятке, разворачиваясь к зеркалу, улыбнулась, увидела в отражении, что министр тоже улыбнулся, замерла, переводя взгляд с него на себя и обратно, и неверяще прошептала:

— Блин... а мы правда похожи. Фредди прав. Какой глазастый гад, я бы и не подумала, если бы он не сказал.

Министр посмотрел на неё через зеркало, потом на себя, опять на неё, качнул головой и тихо рассмеялся, сказал с шутливой серьёзностью:

— Так и пойдём?

— Произведём фурор, — решительно кивнула Вера.

Он рассмеялся и снял шляпу, пошёл обратно в спальню, Вера поскакала следом, плюхнулась на кровать и изобразила суровость:

— В чём проблема, вы мне можете объяснить? Она вам идёт!

— Проблема не в том, что она мне не идёт, проблема в том, что я любые головные уборы не люблю.

— Почему?

— Ну не нравятся они мне, мешают. — Он отодвинул шляпы и сел на кровать, Вера переползла подальше, чтобы лучше его видеть, он опять посмотрел на её шляпу и улыбнулся, отвёл глаза. — Я за всю свою жизнь по-настоящему долго носил только один головной убор — шемах, это платок такой, я и его поначалу носить не хотел, но это в пустыне было, там такое солнце, что я в первый же день обгорел до малинового цвета, всё осознал и потом носил его всегда. Я потом и в империи его носил, это не просто одежда, это очень удобная штука, с широчайшим спектром применения. По сути, это просто кусок очень прочной и очень чистой ткани, а в пустыне чистота ценится, потому что там вода в дефиците.

— Сделайте себе такую же под цвет костюма.

— О, нет, это плохая идея.

— Почему?

— Ой, Вера... Вы не понимаете, о чём говорите. Это одежда пастуха. Если я в этом появлюсь на цыньянском фестивале, они меня не просто подкалывать будут, они вообще дар речи потеряют. А потом меня начнут сторониться как сумасшедшего. В моём положении все эти вещи очень важны.

— Что значит «в вашем положении»? Для кого-то они не важны?

— Ну например, если генерал Чен придёт без шляпы, ему это простят. Может быть, кто-то особо доверенный спросит, что случилось, остальные просто сделают вид, что не заметили, потому что посчитают неприличным допытываться. Если я приду, меня каждая собака спросит, где моя шляпа и почему я решил прийти в таком виде.

— Почему? Его спрашивать — неприлично, а вас — прилично?

— Вера... Как с вами тяжело! — он с силой потёр лицо, тихо смеясь, встал с кровати и начал убирать шляпы обратно в коробки, Вера сняла свою и протянула ему, он убрал её тоже, отправил коробки пинками подальше и лёг так же, как Вера, поперёк кровати, полежал, потом сел, скрестив ноги, и стал рассказывать: — Понимаете... Я не только для карнцев такое себе, я и для цыньянцев не особо.

Она подняла брови, он кивнул:

— Цыньянцы не должны работать, даже на чистых и уважаемых работах, а я верблюдов пас, я когда-то по этому поводу сильно спалился, сразу после того, как вернулся из пустыни, и меня подкалывают до сих пор. Мы въезжали во дворец, там это отмечают громкими звуками. И у одного из парней лошадь шарахнулась от хлопушки, а я на автомате... Я тогда только вернулся, недели не прошло, отцу горело меня показать всему миру, как я вырос, окреп и научился держаться в седле. И меня посадили на самого шикарного коня, одели в самые дорогие шелка, но забыли об одном маленьком моменте — с привычками, которые год вырабатывались, такое переобувание в воздухе не срабатывает. Нельзя год пасти скотину, а потом по щелчку пальцев стать аристократом, парящим в небесах, вдали от земных забот. Когда идущая рядом лошадь шарахнулась, я сделал вот такое движение, — он показал движение, ладонью от груди к уху, Вере оно ни о чём не сказало, он объяснил: — Это в провинциях Кан, Сун и Тонг называется «верблюда впоймать». На границах этих территорий живут кочевые племена, которые когда-то пришли с запада, из пустыни Чен и предгорий. Они сейчас территориально далеко, но исторически это плюс-минус один народ, довольно... очень низкого уровня развития культуры. Они плохо говорят на цыньянском, хотя своего языка уже почти не помнят, они не знают грамоты, они практически не умеют считать, единственное, что они умеют — это пасти верблюдов. И они, как и жители Саххальской пустыни, носят кнут на голове, я не знаю, как это получилось, каждый народ независимо до этого дошёл, потому что это удобно, или кто-то привёз эту традицию, что маловероятно, но чем чёрт не шутит. Но факт остаётся фактом — они носят кнут на голове, и я носил, почти год. Это удобно, если его правильно намотать, то вот тут будет рукоятка, близко к руке. Когда сидишь на коне и держишь руки на коленях, или поводья держишь, или что-то в руках, ешь-пьёшь, то руки вот здесь, а рукоять кнута вот тут, и можно буквально за полсекунды сделать удар кнутом из этого положения.

Он показывал, Вера медленно выпадала в осадок, добавляя к своей коллекции воображаемых образов господина министра ещё и сурового шейха донефтяной эпохи.

— Рука идёт сюда, а голова наклоняется сюда, и петля как бы сама снимается с головы, и кнут уже в рабочем положении, если потренироваться, то можно сразу из этого положения уже начать кнут разворачивать. И я это делал миллион раз. Когда ведёшь стадо, и лошадь шарахается вправо, то берёшь кнут и щёлкаешь кончиком справа от лошади, это очень громко, лошадь пугается и отходит влево, подальше от звука, то есть, обратно на своё место. А кнут продолжает двигаться, по инерции, и при должной сноровке, его можно сразу же обратно на голову надеть, это секунда. И когда лошадь впереди меня шарахнулась, я сделал это движение. Там от смеха рухнула вся площадь, от рабов до принцев. потому что это движение там знают все — это движение погонщиков верблюдов, к которому они так привыкают, что продолжают его делать даже тогда, когда кнута на голове нет, они этим движением реагируют на любой резкий звук или неожиданное движение, потому что в их жизни только одно неожиданное движение — верблюд ломится куда не надо. И потом они идут в город на заработки, пытаются прикидываться нормальными людьми, но первая же неожиданная ситуация палит их происхождение, вот этим движением. И когда их спрашивают, в чём дело, они смущённо улыбаются и говорят: «Верблюда впоймал», и это вошло в цыньянский язык именно в таком виде, это устойчивое выражение, которое означает «прикидывался приличным человеком, но спалился на мелочи, которая сдала его низкое происхождение с потрохами». Этим же выражением называют ситуации, когда они с дикими глазами пялятся на ноги цыньянок, у них в пустыне даже маленького участка кожи не открывают, это объективно плохая идея, я это почувствовал на своей малиновой шкуре. Но когда это делается годами, это становится традицией, и тогда они продолжают это делать даже там, где это не нужно, например, в городах. Их женщины ходят в штанах и высоких сапогах, а цыньянские крестьянки в тех провинциях ходят в длинных юбках и босиком, или в обуви, но она практически не имеет верха, просто подошва и верёвочки. И вот когда кочевники видят голую женскую ногу, у них глаза на лоб лезут, они выглядят как будто загипнотизированные. То же самое касается шеи голой — их женщины всегда носят платок, а цыньянские крестьянки и горожанки иногда носят, иногда нет, в городах почти не носят, там достаточно тени. И кочевники могут уставиться на открытый участок кожи и замереть, их тогда соседи толкают и смеются, что опять «верблюда впоймал».