Запах полыни. Повести, рассказы - Саин Муратбеков

и курыка, Токтар птицей взлетал на спину такого полудикого красавца, цепкой кошкой припадал к его гриве, обхватив бока ногами. Конь вставал на дыбы, брыкался задом, пытаясь стряхнуть непрошеного седока, но Токтар был не из тех, кого можно было сбросить на землю. Дав коню побеситься, он посылал его ударом пяток и камчи вперед и носился по лугам до тех пор, пока не изгонял из лошадиной души упрямого беса. К сараю укрощенный конь возвращался смирным, покрытым белоснежной пеной. Его оставляли на ночь, на отдых, он уже не брыкался, только тихо ржал да жевал непривычную для себя уздечку, а наутро коня мог оседлать и новичок и направить куда угодно.

Работа Токтара была для нас ни с чем не сравнимым зрелищем. Даже взрослые и те, выбрав свободную минуту, приходили полюбоваться его сноровкой и ловкостью. И качали головами, дивились: когда он успел освоить такое дело, которое и не каждому взрослому джигиту по плечу? И лишь старый бригадир Байдалы недовольно ворчал, заложив за нижнюю губу горсть насыбая:

— О аллах, нашли чем восхищаться! Да разве это кони? У самой кроткой ярочки и то характера больше. А на нынешнего коня набрось веревку для коров, он тут же и спину подставит: седлай и садись! Ну, может, махнет хвостом, чтобы думали, будто не сразу сдался. На таком коне даже сидеть — оскорбление для джигита. И у вашего Токтара только название одно — укротитель. Вот, помнится, в мои молодые годы забросишь петлю на шею коня, да не такую, сплетенную в четыре слоя, и держат другой конец шесть сильнейших джигитов. И все равно он тащит за собой — подошвы у наших сапог отпадали! Ловить такого чертенка — все равно, что дело с тигром иметь. Вот какие водились кони в мои времена, когда я был молод! — заканчивал он, значительно оттопырив нижнюю губу.

Послушать старика Байдалы, так все, кто родился позже его, здорово прогадали. Ныне и люди — слабаки, и скот худой и мелкий, и даже самые породистые собаки хуже никчемных дворняг, что бегали в молодые годы старика Байдалы. А нас, теперешних мальчишек, он и вовсе ни во что не ставил.

— Эти и носа не могут сами утереть, — говорил он, презрительно указывая на нас. — Мы в их возрасте уже заводили свою семью, разбивали себе отау[2]. Им же только бы носиться по улице целый день да рвать свою одежду, — и в знак величайшего неодобрения сплевывал насыбай.

— Дедушка, а в каком возрасте вы женились? — спрашивали мы, присмирев.

— В первый раз, что ли? — И старик Байдалы считал про себя, загибая пальцы. — Шесть лет… ну да, мне было шесть лет, когда отец сосватал для меня одну девчонку… Потом стало десять лет. В одиннадцать я уже украдкой к невесте ходил… Ну, а на следующую осень женился!

— На теперешней вашей жене?

— Ай, какие бестолковые! Я сказал — в первый раз, на этой я женился уже при советской власти, когда женщины получили свое равноправие.

— Ну, а где та, ваша первая жена? — не отставали мы от старика Байдалы.

— Ишь как пристали, сорванцы, — сетовал он, моргая узкими, слезящимися глазами. — Вам бы на уроках такое любопытство, сопляки вы этакие! А ну-ка, прочь от конюшни, пока не распугали коней!

Старик Байдалы беззлобно размахивал камчой, отгоняя нас от ворот конюшни. Мы делали вид, будто боимся камчи, отбегали чуть в сторону, а вскоре снова окружали его.

— Байеке, скажите, а где первая жена, которую сосватал вам отец? — принимались мы за свое.

Сказать по правде, первая его жена нас нисколечко не интересовала. Нам хотелось расшевелить старика. Уж если он разойдется, то обязательно расскажет что-нибудь интересное.

— Да зачем она вам сдалась? — удивлялся старик Байдалы. — Где же ей еще быть? Как ни в чем не бывало живет в колхозе Актасты. Подлая женщина! Тайком от меня встречалась с таким же обманщиком, как и сама. Сыном некоего Танеке. А когда установили советскую власть, в первую же ночь с ним сбежала.

— А вы? Что же сделали вы? — спрашивали мы, загораясь.

— А что я? Мужчины нашего рода еще никогда не умирали из-за женщины. «Ну и пусть, — сказал я. — Пусть уходит!» И сразу женился на теперешней своей старухе. Ну, довольно, поговорили, а сейчас идите отсюда.

— Нет, нет, расскажите, как вы снова женились! — кричали мы, боясь, что старик Байдалы и в самом деле умолкнет.

— Вы послушайте их! Как я женился! Хватит, они мне уже надоели! — жаловался бригадир старикам, пришедшим посмотреть на лошадей, и кричал, повернувшись к конюшне: — Эй, Токтар! Сегодня обуздаешь Жирен-каску. Пока его не заберут на фронт, я поезжу на нем. Конечно, и это кляча. Но вот отец его, Жирен, был конь! — говорил он нам, не удержавшись. — Однажды я скакал на кокпаре. Помню…

— Жирен — известный был скакун, — подтверждал один из стариков.

— Огонь! Так вот, помню, праздник в Узунбулаке. Каждый колхоз выставил свою команду, и мы боролись за тушу козла. Но никому не удавалось унести ее далеко. Ни капчагаям, ни серым. Огромный был козел, тяжелый. Туша не держалась в руках; схватив ее, джигиты тут же роняли наземь. Вы спросите: а как же я? А я зря не тратил силы скакуна Жирена, держался чуть в стороне. Пусть, думал, они увлекутся, а там уж и мы скажем свое слово с Жиреном. Так бы, наверное, и было. Да не выдержал наш Байрыстан, крикнул: «Эй, тени джигитов! Да разве так тянут кокпар!» Ударил ногами коня, ворвался в самую гущу схватки, схватил тушу козла и поднял над головой.

— Пах! Силач был этот Байрыстан! — подтверждал тот же старик.

— Да что козел! Помню, упал в колодец верблюд, так он вытащил его в два счета, — добавлял другой такой же старый зритель.

Старик Байдалы недовольно покосился на непрошеных помощников, — он не любил, когда его перебивали, — и продолжал: