Опыт путешествий - Адриан Гилл

В то Пальмовое воскресенье шел снег. Снег заглушал предсмертные всхлипы и карканье воронья. Шокированные обессиленные солдаты, оцепеневшие и полные отвращения, отказывались преследовать отступающих. Извозчики и слуги, проститутки и крестьяне спустились в долину, чтобы похоронить павших, развели костры, чтобы подогреть вино и сварить кашу. Дыхание победителей в морозном воздухе звучало тихими благодарными молитвами.

Таутон подарил Эдварду престол, но совсем ненадолго. Генри сбежал в Шотландию, его жена — во Францию, а спустя десять лет его заточили в Тауэр и сгубили (возможно, уморив голодом — таким хитроумным способом удавалось избежать греха цареубийства). Род Ланкастеров умер вместе с ним. Эдвард отбросил коньки в 1483-м — от чрезмерного потакания своим слабостям, ожирения и насморка. Маленького сына он оставил под присмотром своего брата Ричарда. Ужасная ошибка. Род Йорков сгинул при Босворте, освобождая путь династии Тюдоров и Новому времени.

Таутон стал последним отблеском мрачного и жестокого Средневековья. Темные века подошли к концу в то гнетущее столетие. Война с Францией, гражданская война, черная смерть. Саксонско-норманская система обязательств использовалась с такими катастрофическими последствиями в последний раз.

Таутонские мертвецы здесь везде — в канавах и насыпях, в ямах, на саксонских погостах и в заброшенной деревушке Лид. Они стали частью ландшафта и частью истории. И оставили после себя прекрасно сохранившееся поле битвы. Если бы Таутон был королевским особняком, за ним бы следила целая куча организаций и благотворительных фондов, дизайнеров интерьеров, чудаков-историков, титулованных дам, американцев-англофилов, да и сам принц Уэльский. Но не про Таутон. За ним ухаживает тихое аккуратное сообщество эксцентричных энтузиастов. Мы бредем сквозь кукурузу, и я понимаю, что они — истинные служители Англии. Они пробираются сквозь историю, сквозь Коббета и Диккенса, Шекспира и Чосера назад, к Судному дню. Они чтят эту благословенную землю, эти великие места, ставшие троном Марса.

Клуб Морских Свинок

«Вы знакомы с кем-нибудь из Морских Свинок?» — спросила меня солидная дама, взявшись за ручку двери. «Нет? Это не страшно. Главное, не волнуйтесь. Они очень милые и дружелюбные. Я уверена, они будут приветливы. Только вот руки… Когда будете пожимать им руки, их у них нет… И пальцев немного. Просто примите это спокойно, а то некоторые дергаются».

Эллиптическое крыло самолета «Спитфайр» не могло нести топливных баков, поэтому их поместили возле кабины, сразу за двигателем типа «Мерлин». Крылья самолетов «Харрикейн» были оборудованы топливными баками, и на них стояла защита, но ее не было на участке, где крыло переходило в фюзеляж, прямо под пилотом. Если удар приходился в бак, горящее топливо моментально проникало в кабину. За две-три секунды самолет становился неуправляемым, пламя было невидимым из-за невероятной интенсивности. В попытках управлять смертельно раненным самолетом, посреди растущего страха, адреналина, визга двигателя пилот осознавал, что кабина превратилась в печь, только увидев, как плавится приборная панель и с обожженных пальцев свисают ошметки кожи. Любой металлический предмет превращался в раскаленный гриль, подстегивая стремление выбраться из этого средневекового ада. Если козырек кабины смещался, языки пламени облизывали лицо пилота.

В 1940 году 400 пилотов Королевских ВВС пострадали от ожогов. Из них 30 были летчики-истребители, пострадавшие в битве за Британию, а в августе наступил решающий момент битвы. Потеря самолета была критичной, потеря пилота — катастрофой. Тончайшая сеть, защищавшая нацию, рвалась на глазах. Юных неопытных летчиков побеждали свободно чувствующие себя в воздухе асы Германии. Чудо инженерной мысли, воплотившееся в «Спитфайрах» и «Харрикейнах», несколько компенсировало их неопытность и отсутствие тренировок, но «Харрикейн» в любой момент мог превратиться в пылающий метеорит. Нужно было проявить недюжинную смелость, чтобы даже забраться в один из самолетов. Если пилоту и удавалось выжить в крушении, шансы, что в течение нескольких месяцев он вновь полетит, были минимальны даже при незначительных ожогах.

До войны у каждого воинского подразделения был собственный госпиталь. Королевским ВВС досталась небольшая пригородная больница — госпиталь королевы Виктории в Ист-Грин-стед. Опыт, приобретенный за время Великой войны[65], подсказывал, что по сравнению с другими подразделениями у ВВС будет немного раненых. В Ист-Гринстед обожженные летчики нашли хирурга по имени Арчибальд Макиндоу. Беспокойная природа войн такова, что заставляет людей переживать ключевые моменты своей жизни там, где в мирное время судьба обошла бы их стороной. Ни у кого не сложилось более прекрасной судьбы, чем Макиндоу в Ист-Гринстеде.

Дама, с которой мы входили, открыла дверь. В комнате стоял знакомый обеденный гул. За круглыми столиками сидели мужчины в смокингах и дамы с подходящими к случаю прическами. Это могла быть ежегодная встреча членов гольф-клуба или прием «Ротари»[66]. Единственное, что отличало эту встречу — горстка кадетов Королевских ВВС в начищенной уродливой форме и огромных ботинках. И еще малозаметные значки с толстеньким крылатым грызуном в шлеме, которые красовались на груди многих из стариков. Эти люди называют себя Морскими Свинками, ведь все они были объектами экспериментов. Никто никогда не лечил такие ожоги. Никто не знал, с чего начать. У немцев не было Морских Свинок: немецкие летчики просто погибали от ожогов. Их медицина отставала на три десятилетия, и они не знали, что при ожоге летчика убивает обезвоживание. Тело направляет всю жидкость к сожженным местам, поэтому жертвы плачут. Плачут и умирают.

Сегодня Морские Свинки собираются в последний раз. Это их последний ежегодный торжественный обед — конец долгой истории. После этого они отправятся в клуб, прослушают поминальную службу с принцем Филиппом и решат, что делать с текущим счетом.

Теперь им всем за восемьдесят, а то и за девяносто, и каждый пойдет своей дорогой, прожив жизнь, полную взаимной поддержки и дружбы. Клуб был их гордостью и защитой, он связывал их, как стропы парашюта, с теми отчаянными судьбоносными моментами, когда они горящими факелами летели над Сауз-Даунс, словно искры в черном европейском небе.

Макиндоу был из Новой Зеландии и владел бесценным даром хирурга. В молодости он изучал хирургию в госпитале Майо в Америке. Ему предложили остаться там, но он предпочел работу в Лондоне с одним выдающимся хирургом. Но когда приехал в Англию, вакансии уже не было. Его дядя лечил обезображенных Великой войной солдат и взял его временным помощником. Талантливый, но неопытный мужчина застрял в провинциальном госпитале в ожидании великих перемен. Война и двигатель «Мерлин» способствовали этому. Никто не ожидал, что будут ожоги. Во время Первой мировой солдаты страдали от осколков разорвавшихся снарядов, калечивших их тела. Уход за ними заключался в установке и маскировке протезов.

С момента появления военной авиации сгореть заживо было главным страхом летчиков. Сначала обгорали отдельные части тела — кожа лица, рук и шеи, ноги чуть выше ботинок и пах. Сгорали и облетали веки, носы и губы горели, как шкварки. Какой чудовищной кажется смерть человека, сгорающего заживо в свободном падении с нескольких тысяч футов на землю, дарующую забвение. Пилоты выбрасывались из кабины без парашюта, предпочитая ветер и неощутимый удар. Сгореть заживо было кошмаром всех пилотов, но особенно бомбардировщиков, где потери были сравнимы с потерями Первой мировой. При массированных бомбежках шанс отлетать свои тридцать полетов был один к четырем. Вы бы вышли из дома с такими шансами на выживание? Но если у вас есть дом, то лишь потому, что эти юнцы выходили из своих казарм. Экипажи бомбардировщиков были оснащены аптечками с тюбиками мази от ожогов и морфием. Морфий на борту предназначался не обгоревшему, а остальным — для поддержания боевого духа.

Макиндоу изобрел современную пластическую хирургию и придумал, как реконструировать лица. Он возвращал молодым людям веки и носы, создавал им лица, собирал расколотые черепа и покрывал кожей культи. Для этого потребовались десятки операций, и каждая служила ему новым уроком. Он разработал питающие ножки для трансплантатов. Кусок кожи со здорового участка прикреплялся к пораженному, например к носу, давая трансплантату приток крови, позволяющий расти новой коже. Он творил если не чудеса, то вещи, которые до него не делал никто. Однако он понимал, что хирургия — только половина успеха. Надо было вытягивать пилотов из депрессии, не давать им жалеть себя и отчаиваться. Испытывая постоянную сильнейшую боль, эти молодые мужчины, глядя на себя в зеркало, понимали, что их молодость канула в вечность, а они превратилась в иллюстрации к страшным историям. А они были еще так юны. Сложно понять то, насколько не готовы они были к такому. Посмотрите на тысячи нервных самоуверенных лиц на University Challenge[67] и представьте, что они горят. Макиндоу понимал, что главной задачей было вернуть им уверенность и надежду, а Королевские ВВС считали, что главная задача — вернуть пилотов в «Ланкастеры». Он был непреклонен, когда дело касалось формирования характера, воспитывая в юных пациентах командный дух, поощряя их и подтрунивая над ними. Он нанимал лучших медсестер, причем в большинстве своем красавиц. Секс и соблазн стали важной частью восстановительной терапии в Ист-Гринстеде. Кто-то даже заметил, что в госпитале нельзя было и чулан открыть, не обнаружив там полуголую медсестру и забинтованного летчика.