Ослепительный нож - Вадим Полуян

- Замоскворецкие дворяне Колу даров и Режский, - присмотрелась Полагья.

- Ты как их знаешь? - удивилась боярышня.

- К батюшке твоему заходили перед его отбытием из Москвы.

Сенная девушка, проворно приоткрыв дверцу, выскочила в толпу. Евфимия не успела ухватить подол её платья. А через минуту-другую совсем поблизости раздались угрозы:

- Кареть изменника Всеволожа!.. Круши её!..

Чей-то посох ударил в дверцу. И хотя крепкое дерево устояло, половина боярского герба, прибитого к дверце, напрочь отскочила, отколотая. Герб состоял из двух птиц, орла и орлицы, различаемых тем, что орёл побольше, а орлица поменьше. Второй удар мог бы и саму дверцу разнести. И худо пришлось бы боярышне и её подруге, судя по озверелым лицам вокруг кареты.

- Нема чем биться! - сокрушалась Бонедя. Тут-то и прозвучал громовой голос Ядрейки:

- Ат-вали!.. Ат-вали!..

Удары его бича посыпались на возбуждённые головы близстоящих. Четверня дёрнула. Раздались вопли попавших под колеса. А карета уже неслась в распахнутые ворота под защиту кремлёвских стен.

Сойдя на землю в своём дворе, Евфимия обнаружила, что от семейного герба отбит орёл, осталась одна орлица.

- Спасибо тебе, Ядрейко! - поблагодарила боярышня нового конюшего.

Тот отозвался:

- Не на чем.

Полагья явилась повечер в изодранном платье.

- Ой, вырвалась, как душа из ада! - плюхнулась она на лавку в боярышниной одрине, где лежала Бонедя, положив на живот пузырь с горячей водой. Евфимия сидела подле неё.

- Пошто из карети выскочила? - спросила боярышня свою девушку.

- Любопытство прежде нас родилось, - отвечала Полагья. - Услышала, как Колударов с Режским вещали: скоро-де Юрий Дмитрич, сын героя Донского, овладеет по праву великокняжеской шапкой. А московляне в ответ: «Не хотим галицких князей!»

- Какие московляне? Отборные?- спросила Евфимия.

- Нет, - затрясла головой Полагья. - Случайные. Ну, ремесленный люд: кузнецы, серебряники, медники, лучники, седельники, тульники… И ещё пошлые купцы.

- Пошлые купцы? - не понимала Евфимия.

- Ну, самые богатые, - объяснила Полагья, - что большую пошлину платят. Меня, слава Богу, никто в толпе не узнал. А то кричали: «Долой изменника Всеволожа!»

Евфимия опустила голову.

- Чем им князь Юрий не по душе? - спросила Полагья.

Дочь Всеволожского попыталась ей обстоятельно разъяснить, что народ московский предпочитает наследование власти по-новому, от отца к сыну, когда князь остаётся здешним и окружение его прежним. Ежели же переймёт власть не сын, а следующий по старшинству брат, князь удельный, он и сам москвичам не близок, и к чужому чиновничеству с боярством, что с ним нагрянут, надобно приноравливаться долго и трудно. Полагья поняла ли, не поняла, махнув рукой, пошла собирать госпожу в дорогу.

- Что мне делать с Бонедей? - вышла следом за ней Евфимия. - Боли её хватают в крестце и внизу живота, в бедра отдают…

- Бывает такое, Офимочка, с нами, бабами, - по-сестрински обняла госпожу Полагья. - С тобой, со мной - нет, а с иными бывает, знаю. И полощет, и в жар кидает, и по нужде гоняет. Вот и твоей полячке худо. Давеча в карети причитала, обезумев: «Яду! Яду!»

- Не яду она просила, - тихо засмеялась боярышня, - а волю свою выражала: еду!

- То-то что «еду!», - проворчала Полагья. - Отлежалась бы до трёх дён.

Вечером заявился Ефрем Картач на караковом жеребце и во всеоружии.

- Надёжный конь! - издали заметил Ядрейко, однако, разглядев прибывшего, тут же ушёл в конюшню.

Узнав, что отъезд откладывается на три дня по болезни одной из путниц, улыбчивый Картач помрачнел, да быстро преобразился и, потирая руки, промолвил:

- К добру, к добру! Скорейшего выздоровленьица её милости.

По его отбытии конюший пришёл на боярский верх и без обиняков заявил:

- Не езди, госпожа, вкупе с этим фертом. Скверный человек.

Евфимию огорошил такой совет.

- Тебе-то он как знаком?

- Не езди. Скверный, - не отвечая на вопрос, повторил Ядрейко.

- Знаю, что скверный, - согласилась Евфимия. - А делать нечего. Человек великой княгини. Каким случаем ведом он тебе?

- Долгая песня не вдруг поётся. А совет помни, - пробормотал конюший, уходя.

Боярышня не вняла предостережению: не нашла выхода из воли Витовтовны.

На третий день воспрянувшая духом Бонедя потребовала:

- Чы мощно трохэ млека, сэра, сьметаны?

Ко времени повторного прибытия Картача она была на коне. Ядрейко исчез куда-то. Пришлось Бонеде седлать буланого для Евфимии.

Выезжали потемну.

Ефрем достал из-за голенища фляжку и хлебнул на дорожку. Учтиво предложил Бонеде. Та отвернулась.

- Не чшэба.

-  Не надо, так не надо, - фыркнул Картач. Полагья обняла госпожу с её спутницей.

- Сохрани, Господь!

6

Скачка длилась всю ночь. Передышки, даваемые коням, были коротки. Картач, не имея времени развести костра, согревался из своей фляжки. На последнем привале он подошёл к Бонеде, сидевшей на палом бревне у обочины, и разнузданно предложил:

- Проше, пани, до лясу! Шляхтянка возмутилась:

- Пся крев!

- Ефрем! - возвысила голос Евфимия. - Веди себя по поставу!

Подвыпивший охраныш хихикнул.

- Я понарошку, а она обзывается.

Занимался рассвет. Лес, обступивший Ярославскую дорогу, был по-зимнему холоден, по-весеннему сыр. Снег ещё не везде стаял. В серой березняковой стене местами чернела хвоя.

Едва всадники чуть отъехали от своего становища, впереди послышался шум. Чёрная великанша сосна рухнула поперёк дороги. Евфимия натянула поводья. Скакавший позади Картач тоже остановился.

- Спона! - закричала Бонедя, поравнявшись с боярышней и не осаживая коня. - Фпшут! Фпшут! - приказала она.

- Вижу, что преграда, - поскакала рядом боярышня. - А куда вперёд? - удивилась приказу.

- Не хвестись! - прикрикнула Бонедя.

- Я и не дрожу, - оправдывалась Евфимия. - Дороги-то нет. Спона же впереди!

- Скок делай, скок!

Это прыжок на языке шляхтянки-разбойницы. Вонзив шпоры в бока коню, полячка разогналась и перемахнула уроненную сосну.

Евфимия последовала её примеру. Конь взвился, как в сказках сказывается, «выше дерева стоячего, чуть пониже облака ходячего». На миг увиделись сверху бородатые образины затаившихся в густыне лесных шишей, а в следующий миг, припав к конской холке, уже она догоняла свою наставницу. Путь стал свободен.

Оглянулась: позади дорога пуста. Стало быть, Картач не одолел споны на своём караковом жеребце и мучается сейчас в руках шишей. Евфимия устыдилась, не найдя в сердце жалости к этому серпоусому, откормленному храбрецу, главнейшему сберегателю великой княгини.

Бонедя зачем-то придержала коня, дождалась её. А ведь проскакали немного. Хотя погони и нет, время ли успокаиваться?

- Ехай фпшут меня, - почти по-русски заговорила Бонедя. - Точка в точку! - показала она. - Буду прикрываць…

- От кого прикрывать? - Евфимия повела глазами за взглядом Бонеди и увидела далеко позади приближающегося всадника.

- Один преследователь, - хмыкнула она.

- Един, два, тши, - предположила Бонедя. - Кильки будэ, не вем.

Конечно, она права: за видимым одиночкой могут скакать другие, покуда ещё не видимые.

Полячка переместила щит на спину, пригнулась и последовала точно за боярышней, чтобы прикрыть в случае стрельбы.

- Острожне, острожне, не выхыляць се! - кричала она, когда Евфимия высовывалась вправо или влево. - Счшэляне! - услышала боярышня предупреждающий крик. И рядом просвистела стрела.

Стало быть, их нагоняли, по ним стреляли. Оборотилась чуть-чуть: тот же одинокий преследователь. Бонедя скакала, тоже обернувшись из-за шита. Всеволожа удивлённо приметила: она держит не лук с натянутой тетивой, под её рукой не колчан со стрелами наготове. Чёрный ствол с отвислой рукоятью целит она в нагоняющего их всадника. Что за притча?

Грохнул как будто гром. Возник и рассосался клуб дыма.

- Оле! - победно воскликнула шляхтянка-разбойница.

Бонедя, остановив коня, спешилась. Евфимия подскакала к ней.

В руке полячки ещё дымился чёрный стальной ствол.

- Что это? - спросила боярышня.

- Пишаль, - сказала Бонедя и тут же поправилась: - Пишчаль… пищаль…

- На пищалях скоморохи играют, - покачала головою боярышня.

- То привёз из неметчины Конрад Фйтингор, рыцарь, - сообщила полячка. - Меня учил. Пуфф!

- Дурная воня от твоего снаряда, - заметила Всеволожа.