Совершенный выстрел - Матиас Энар

города и от навалившейся тоски, мне хотелось вернуться к бою, стрельбе, крышам, мне виделись прохожие с животами, развороченными бомбой, снарядом, который вернул бы войну на эти улицы и уничтожил это дерьмовое спокойствие.

Кое-как я добрался до дому, поднялся по лестнице, закрыл за собой дверь, снял куртку, рубашку и в одних брюках, измученный, растянулся на кровати. Дрожь в икре нарастала и неожиданно превратилась в жуткую, ужасную, невыносимую судорогу во всей мышце. Я заорал и попытался вытянуть ногу, насколько мог; боль скрутила так, что на глазах выступили слезы и я упал с кровати. Мне удалось подняться, растереть мышцу; поставить ногу на пол оказалось сущей пыткой. Сердце билось так, что казалось, вот-вот разорвется, кулаки непроизвольно сжимались, я снова очутился на полу, глаза застило, и вдруг, как во сне, я услышал крики матери, ее вопли, которые меня разбудили, подняли, наполнили яростью и злобой: боль ушла, я больше ничего не ощущал, я был как один огромный ком гнева; я знал, что нужно заставить ее замолчать, потому что Мирна убежала из-за нее, из-за ее криков и безумия, она принудила ее убежать, потому что невыносимо было ее видеть и слышать днями напролет, потому что ей надоело терпеть эту сумасшедшую изо дня в день; и тогда я помчался в ее спальню, она лежала в постели с широко раскрытыми глазами и орала, вытянув руки со сжатыми кулаками, она орала во всю глотку, разинув рот; я подбежал к ней и сам заорал, заткнешься ты, наконец, заткнись сейчас же, и я бил ее, бил, бил, крича, чтобы она заткнулась, до тех пор, пока ее крики не переросли в хрипы замученной кошки, и тогда я увидел, что она пристально смотрит на меня как судья, как сова, пухлые губы растянулись в кровавой улыбке, в тихом страдальческом крике. Я отбросил ее к стене и вышел из спальни. Нестерпимое солнце лупило через балкон, я сел снаружи, полуголый, и смотрел прямо на него, пока не почувствовал в глазах жжение и от этого не полились слезы.

* * *

День прошел в колебаниях между яростью и холодной местью. Я ломал голову, как найти способ забрать Мирну из заброшенной деревни, но не представлял, каким образом. Надо было подождать, пока кто-нибудь оттуда вернется — либо двоюродный брат, либо тетка. Я мог бы приехать туда просто так и попросить объясниться, но это было слишком унизительно. Забрать ее насильно — слишком сложно, несмотря на то, что я мог бы легко найти товарищей, которые поедут со мной. Я много думал о Заке, хотелось с ним поговорить, все ему рассказать, возможно, он нашел бы решение или, по крайней мере, отправился бы со мной в горы на поиски Мирны, в этом не приходилось сомневаться. Но я не мог признаться ему в своем поражении, не мог никому объяснить, что какая-то девчонка обвела меня вокруг пальца. Кроме того, я уже несколько месяцев его не видел, он служил в регулярных войсках, расположенных где-то на Юге. Я осознал, что мне тоже его не хватает, несмотря ни на что, несмотря на историю на парковке, несмотря на Мирну, и что я расплачиваюсь за свою глупость и гордыню. Зак был очередным просчетом. Я потерял ценного союзника. Во второй половине дня я вспоминал наши выходки, начало боев, и все казалось делами давно минувших дней.

Позже я спохватился, что уже два дня не давал матери лекарства. Наверное, поэтому она кричала. Я пошел в спальню взглянуть на нее: она по-прежнему сидела на постели и стонала, лицо и грудь были покрыты засохшей кровью. Нос и губы распухли, вид у нее был комичный. Я протер ей лицо полотенцем и дал таблетки и капли. Когда я приблизился, она принялась стонать еще громче, но потом успокоилась от прикосновения влажным полотенцем. Сам ее вид бесил меня.

Я попробовал посмотреть телевизор, чтобы успокоиться, но ощущение бессилия и тоски мешало мне следить за сюжетом, и я вышел погулять. Ногу ломило. Я все-таки дошел до берега моря, а на обратном пути заглянул в дежурку, чтобы узнать, не готовится ли что-нибудь где-то, но все было спокойно. Ребята мирно играли в карты.

Наступила ночь, и я подумал, не взять ли мне на несколько часов винтовку, но я так устал и измотался, что все равно ничего путного из этого не получилось бы. Лучше пойти прилечь.

Мне не сразу удалось заснуть. Я мысленно возвращался к истории побега Мирны, пытаясь понять его причины. Ясно, что кто-то подкинул ей эту идею, потому что здесь она была абсолютно счастлива; с другой стороны, тетка не очень-то заботилась о племяннице, ее волновали только деньги, которые та ей приносила каждую неделю. Может, двоюродный брат, кретин, может, он подсказал ей, рассказывая про их деревню. Интересно, остались ли у Мирны в горах еще родственники, может быть, кто-то по отцовской линии уцелел. Может, они позвали ее к себе в деревню и приютили на время. Унизительно, что со мной обошлись как с ребенком. Подобные мысли разжигали ярость, я бесился, что меня так легко обвели вокруг пальца, что я так поздно спохватился, что сразу не вернулся в тот же вечер к тетке на джипе с водителем. К сожалению, я должен был признать, что их план сработал. Я был уверен, что только Мирна знала, как я реагирую в подобной ситуации, только она знала, что, страдая гордыней, я сделаю вид, что ничего не произошло, и сразу брошусь на ее поиски, но в одиночку. Мысль об этом приводила меня в исступленное бешенство: она предала меня, обманула. Я злился и на самого себя, что не принял мер предосторожности и не уберег Мирну от нее самой и от семьи. Теперь надо было реально взглянуть на вещи. Я допустил ошибку, но не может же она вечно сидеть в той деревне. Рано или поздно кто-нибудь да спустится с гор… Оставалось ждать. И надеяться, что война вскоре возобновится, жизнь войдет в нормальную колею, и ждать ее.

* * *

Ее глаза широко раскрыты, но она меня не видит. Она, может быть, лишь догадывается, что я тут, может быть, для нее я — темное божество, от которого исходят одни удары, а потом, непонятно, чувствует ли она боль по-настоящему. У меня ощущение, что она закопана под землей или сидит в клетке. Иногда мне хочется с ней поговорить. Глупо. Иногда я отчаянно трясу ее, чтобы она пришла в