Что удивительного в благодати? - Янси Филип

Ребекка нашла в себе мужество пригласить Джулианну. Они сидели в гостиной, вместе плакали, делились опытом предательства и покинутости, молились. По словам Джулианны, в ту ночь она стала христианкой.

Мы притихли, слушая Ребекку. Для нее прощение — не абстракция, а непостижимый опыт сближения: обманутая жена и похитительница чужого мужа бок о бок преклонили колени на полу гостиной.

— Долгое время мне самой казалось, что я поставила себя в глупое положение, простив их, — призналась Ребекка. — Но в ту ночь я пожала плоды прощения. Джулианна была права: я понимала, каково ей, поскольку сама прошла через это. Я могла принять ее сторону. Один и тот же человек предал нас обеих. Теперь я могла рассказать ей, как преодолеть раздирающие душу ненависть, чувство вины и желание отомстить.

В «Искусстве прощать» Льюис Смедз сделал поразительное наблюдение: в Библии Господь проходит разные стадии прощения, как и мы, смертные. Сначала Бог творит новую расу людей, прародителем которой стал Ной, устраняет возведенную грехом преграду. Потом Бог отказывается от права поквитаться, предпочитая принять расплату на Себя, заплатить Собственной плотью. Наконец, Бог пересматривает наши с Ним отношения и находит возможность «оправдать» нас, чтобы видеть в нас Своих детей — Свой восстановленный образ.

И когда я вникал в эти прозрения Смедза, мне подумалось, что чудо благодати и прощения осуществилось: Бог, сойдя на землю в образе Христа, установил нерушимую связь между нами. Бог искал способа примириться с существами, которых Он хотел любить — но как это сделать? На Собственном опыте Бог не знал, что такое искушение, что такое — неудачный денек. Он узнал это, когда жил на земле, среди нас. Он принял нашу сторону.

Послание к Евреям ясно дает понять: «Ибо мы имеем не такого первосвященника, который не может сострадать нам в немощах наших, но Который, подобно нам, искушен во всем, кроме греха» (4:15). Второе Послание к Коринфянам развивает эту мысль: «Ибо не знавшего греха Он сделал для нас жертвою за грех» (5:21). Яснее не скажешь: Бог перебросил мост через пропасть, Он принял нашу сторону, и потому, как заверяет Послание к Евреям, Иисус может ходатайствовать за нас перед Отцом. Он прошел через все. Он понимает.

Судя по евангельскому повествованию, даже Богу прощение дается не без труда. «Если можно, пронеси эту чашу», — молит Иисус, осознав цену искупления, и пот выступает на Его теле кровавыми каплями. Другого пути нет. Одно из последних слов Иисуса перед смертью было: «Прости их» — прости всех, римских солдат, фарисеев, учеников, бежавших в ночи, тебя и меня — «прости их, ибо не ведают, что творят». Лишь став человеком, Сын Божий мог поистине заявить: «Они не ведают, что творят». Он жил среди нас и убедился в этом.

9. Поквитаться

В страшной тишине ночной

Злобных шавок слышен вой.

Все народы ждут войны.

Ненависти злой полны.

В разгар войны на территории бывшей Югославии я перечитал книгу, с которой познакомился несколько лет назад: «Подсолнух» Симона Визенталя. В ней есть один эпизод, имевший место в пору самой успешной «расовой чистки» истекшего столетия, который объясняет, как и почему Визенталь возглавил охоту на нацистов и сделался едва ли не самым известным борцом с преступлениями на почве расовой ненависти. Его книга посвящена проблеме прощения. Я вновь взялся за нее, пытаясь понять, какую роль прощение может сыграть в глобальных масштабах, например, в моральном коллапсе, постигшем бывшую Югославию.

В 1944 году Визенталь, молодой польский еврей, находился в плену у нацистов. Он видел, как нацисты убили его бабушку на пороге собственного дома, как мать вместе с другими немолодыми еврейками впихнули в товарный вагон. Восемьдесят девять родственников Визенталя погибли от рук нацистов. Он сам, попав в плен, безуспешно пытался покончить с собой.

Однажды ясным солнечным утром, когда заключенные убирали двор госпиталя, где лежали раненые немцы, к Визенталю подошла медсестра. «Ведь вы — еврей?» — спросила она его и попросила следовать за ней. Визенталь, несколько встревоженный, пошел за медсестрой по лестнице, потом по коридору. Так они добрались до затемненной, душной комнаты, где лежал умирающий солдат, весь в повязках. Лицо его было плотно забинтовано, лишь для рта, носа и ушей были оставлены прорези.

Сестра ушла, плотно прикрыв дверь. Пленник остался наедине с этой призрачной фигурой. Раненый оказался офицером СС, он позвал к себе еврея, чтобы исповедаться перед смертью.

— Меня зовут Карл, — прохрипел голос, исходивший из–под нескольких слоев бинта. — Я должен рассказать вам об этом ужасе. Именно вам, потому что вы — еврей.

Карл начал рассказ со своего католического воспитания и детской веры, которую он утратил в Гитлерюгенде. Потом он добровольцем вступил в отряды СС, верно служил фюреру и лишь недавно, после тяжкого ранения, был вывезен с русского фронта.

Трижды во время этого рассказа Визенталь порывался уйти, но каждый раз офицер хватал его за руку бледными, бескровными пальцами. Он умолял выслушать до конца его рассказ о том, что произошло на Украине.

В городе Днепропетровске, оставленном отступавшими русскими, отряд Карла нарвался на мины. Тридцать человек погибло. В отместку эсэсовцы собрали триста евреев, загнали их в дом, облили дом керосином и забросали гранатами. Карл со своими солдатами стоял в оцеплении вокруг дома, с автоматами наизготовку, чтобы застрелить всякого, кто попытается спастись бегством.

— Из дома доносились страшные вопли, — шептал офицер, заново переживая эту сцену. — Я видел мужчину с маленьким ребенком на руках. Одежда на нем горела. Рядом стояла женщина, конечно же, это была мать. Одной рукой мужчина прикрыл ребенку глаза и бросился из окна на улицу. За ними последовала мать. Из других окон падали горящие тела. Мы стреляли… Боже мой!

Симон Визенталь сидел и молча слушал немца. Карл перечислял одно злодеяние за другим, но одна картина не отпускала его: черноволосый, черноглазый подросток летит из окна горящего дома, эсэсовцы расстреливают его, словно живую мишень.

— Я остался наедине со своей виной, — закончил немец свою повесть. — В последние часы моей жизни я позвал вас. Я не знаю вашего имени, знаю только, что вы — еврей. И этого достаточно.

Все, что я рассказал вам, — ужасно, немыслимо. Долгими ночами, пока я лежал здесь, дожидаясь смерти, я хотел поговорить с кем–нибудь из евреев, испросить прощения. Вот только я не знал, уцелел ли хоть кто–нибудь… Наверное, я прошу у вас слишком многого, но если вы не ответите, я не смогу умереть спокойно.

Симон Визенталь, двадцати с небольшим лет, в недавнем прошлом — архитектор, а ныне — военнопленный в рваной униформе с желтой звездой Давида, почувствовал, как давит на плечи, сокрушая, пригибая к земле, непосильная ноша страданий его народа. Он выглянул из окна на залитый солнечным светом двор. Посмотрел на бесформенное, замотанное бинтами, безглазое лицо. Он видел, как над умирающим вьется трупная муха, привлеченная запахом распада.

«Наконец я принял решение, — пишет Визенталь. — Не произнеся ни слова, я вышел из комнаты».

«Подсолнух» переносит проблему прощения из Аоблзсти абстракций в область современной истории. Я решил перечитать книгу, потому что с подобными проблемами люди сталкиваются и сегодня — в Югославии, в Руанде, на Ближнем Востоке.

В начале книги Визенталь рассказывает эпизод, который я постарался кратко изложить здесь. Во второй половине книги он передает отклики на эту историю таких известных людей, как Абрахам Хешель, Мартин Марти, Синтия Озик, Габриель Марсель, Жак Маритен, Герберт Маркузе и Примо Леви. Спустя годы Визенталь обратился к ним за советом: правильно ли он поступил тогда.