Беспокойная юность (Повесть о жизни - 2) - Константин Паустовский

-- Последнее слово, уходите без скандала. Не нужно мне ваших денег!

Он повернулся к Липогону.

-- Чтоб ты подавился теми деньгами, зараза! Мы так опешили от неожиданного хода событий, что не успели вмешаться. Я все-таки достал деньги и положил их на столик, но я не уверен, что все они попали в карман к господину Каменюку. Потому что господин Каменюк гневно швырнул их в сторону Липогона, а тот подобрал их и с великолепным пренебрежением швырнул обратно господину Каменюку. Но количество бумажек, как я успел заметить, было уже меньшим, чем во время первого броска.

~ Зачем вы устроили эту дурацкую историю?-- спросил я Липогона, совершенно взбешенный, когда мы вышли на улицу.

-- А затем,-- ответил Липогон,-- что вы студенты. У вас ветер в карманах. А Каменюк жиреет на тухлятине.

-- Так баранина была же не тухлая!

-- Сегодня нет, а завтра да,-- невозмутимо ответил Липогон.-- Видали, как он закрутился, когда я стребовал вторую порцию. Потому он, собака, думает,-- может, и взаправду она тухлая, эта баранина. Тогда есть вещественное доказательство для полиции. Так лучше от нас отделаться, чем рисковать.

Мы долго обсуждали это событие у себя в вагоне. Вечером поехали на дачу,-- мне надо было попрощаться с врачами и сестрами.

На даче все были поражены моим поступком. Иные завидовали мне, иные недоумевали. Только Леля молчала, прикусив губу, и ни разу не взглянула на меня.

Мы сидели на темной террасе. Внизу, засыпая, шумел прибой.

Леля больно сжала мне руку и сказала:

-- Пойдемте!

Мы вышли в темный сад и начали спускаться к морю. Леля молчала, но крепко держала меня за руку,-- так ведут провинившегося мальчишку, чтобы его наказать.

Внизу, у самого моря, Леля наконец остановилась. Она тяжело дышала.

-- Фантазер!-- сказала она.-- Авантюрист! Мальчишка! Завтра же вы пойдете на этот лощеный дурацкий пароход и откажетесь. Слышите?

-- Почему?

-- Как почему? Боже мой! Да неужели вы сами не понимаете! Потому что это не по-товарищески. Потому что это черт знает что! Конечно, гораздо приятнее бить баклуши в этом госпитальном плавучем салоне с кисейными занавесками и раздушенными куклами-сестрами, чем работать в грязи, в крови и разбитых теплушках. Даже Романину, Рудневу и всем вашим товарищам неловко за вас. Будто вы не заметили! Никто, конечно, этого вам не скажет. А я говорю. Потому что для меня это не все равно... Потому что я хочу думать о вас хорошо... И вообще не спрашивайте меня о том, что вы сами знаете.

-- Да я ничего и не спрашиваю.

-- И прекрасно! Ну что же? Я жду.

Целая буря поднялась у меня в душе.. В чем-то Леля была права, конечно. Но как я мог потерять эту сказочную возможность плаванья, потерять то, чего я ждал так давно, с малых лет своей жизни?

-- Нет,-- сказал я.-- Я не могу отказаться от этого. И все это совсем не так, как вы думаете. Не надо говорить со зла.

-- Ну тогда прощайте! -- глухо сказала Леля, повернулась и пошла в темноту вдоль белой кромки прибоя.

Я окликнул ее. Она не ответила. Я пошел следом за ней. Она остановилась и сказала холодным и злым голосом:

-- Не ходите за мной. Это глупо! И противно. Прощайте. Кланяйтесь вашему новому приятелю, этому... как его... Липогону.

Она засмеялась. Я ждал. Я слышал, как она пошла дальше, потом остановилась, бросила в море несколько камешков, потом, явно издеваясь надо мной, запела:

Я грущу... Если можешь понять

Мою душу доверчиво-нежную,

Приходи ты ко мне попенять

На судьбу мою странно-мятежную...

Я повернулся, поднялся на берег и, не заходя на дачу, пошел пешком в Одессу.

Была очень темная ночь. Ветер шумел в садах. Два раза меня останавливал патруль и проверял документы.

Я вспоминал час за часом все, что случилось, и вдруг со страхом сообразил, что я ведь сам не знаю, хорошо или плохо то, что я делаю. Я сам не знаю этого!

"Что это?-- спрашивал я себя.-- Духовная нищета? Или болезнь? Или просто нежелание задуматься над собой и своей жизнью? Или трусость?"

То мне казалось, что Леля совершенно права. То, наоборот, я думал, что все, о чем она говорила,-- ханжество и притворство. Но почему же тогда Романин и Руднев не смотрят мне в глаза? Что их тяготит? Неужели они решили, что я пустельга? Почему? И кто это выдумал, будто работа на госпитальном корабле -- увеселительная прогулка. Нет, я ни за что не откажусь, не сдамся. К черту!

Я заблудился, конечно, и пришел в свой вагон, когда все уже спали. Я был рад этому.

А дальше произошло следующее. Наутро я спустился в Карантинную гавань, но на том месте, где стоял вчера "Португаль", была причалена железная баржа с каменным углем.

Человек, сидевший на борту баржи и чистивший тарань, сказал мне, что "Португаль" снялся ночью и ушел в Трапезунд.

-- Как же так? -- спросил я растерянно.-- Он должен был уйти через несколько дней.

-- Бывает, -- равнодушно ответил человек с таранью.-- Вызвали депешей. Срочно. Дело, приятель, военное. Да он сюда воротится. Ты не беспокойся.

Мне стыдно было возвращаться к себе в вагон, к своим старым товарищам. Но вернуться пришлось.

-- Что же вы теперь будете делать?-- небрежно спросил меня Романин.

-- Ждать, когда "Португаль" вернется.

-- Ну что ж, ждите. Дело, конечно, ваше.

С утра я уехал на трамвае в Люстдорф. Мне неприятно было оставаться в вагоне.

В Люстдорфе -- скучной немецкой колонии -- я провел весь день на берегу моря. Я ничего не ел. Только к вечеру я купил себе десяток абрикосов.

Я решил вернуться в Одессу последним трамваем, но трамвай не пришел. Тогда я пошел пешком. До города было около двадцати километров.

Снова была ночь и ветер. Снова всю дорогу шумели сады и в лицо били семена акаций, вылетавшие из лопнувших стручков.

Мне казалось, что я один во всем мире. Я бы много дал, чтобы сейчас увидеть маму, чтобы она потрепала меня по волосам и сказала: "Ах, какой же ты все-таки неисправимый, Костик!"

Я сел отдохнуть около чугунных кованых ворот какой-то дачи. В каменной ограде была сделана глубокая ниша для статуи, но статуи в ней не было. Я забрался в пустую нишу, сел, обхватив колени руками, и просидел так очень долго. Потом я уснул.

Проснулся я, должно быть, оттого, что около ниши стоял гимназист с велосипедом и с восхищением смотрел на меня.

-- С добрым утром!-- сказал он.-- Вы были похожи на статую Мефистофеля работы скульптора Антокольского.

-- Нет такой статуи!-- сердито ответил я, хотя хорошо знал, что такая статуя существует, соскочил на землю и пошел к городу.

Дорога шла между каменными оградами. Я вглядывался в эти ограды,-- они показались мне знакомыми.

Что это? Неужели Малый Фонтан? Вдали уже был виден железный фонарь над калиткой дачи, где жили врачи и сестры. Я совсем позабыл, что дорога в Люстдорф проходила невдалеке от Малого Фонтана.

Я остановился около калитки, открыл ее и заглянул в сад. Он уходил вниз к белому и тихому морю.

Утро было пасмурное, без ветра. Несколько капель дождя упало мне на лицо и на серую от высохшей соли морскую гальку на дорожке. На гальке появились темные влажные пятна. Тут же на глазах они высохли.

"Должно быть, все еще спят",-- подумал я. Мне хотелось увидеть Лелю. Опять, как недавно ночью, ко мне вернулось сознание одиночества.

Знают ли здесь, что я не уехал, что "Португаль" ушел без меня? Должно быть, нет. Вчера никто из санитаров но собирался ехать на дачу.

Я осторожно вошел в сад. За высокими подстриженными кустами буксуса стояла знакомая зеленая скамейка, Я сел на нее. Ни с террасы, ни из сада меня не было видно. Я успокаивал себя тем, что немного отдохну и незаметно уйду отсюда.

Снова упало несколько капель дождя. Запищали над морем чайки.

Я поднял голову. Кто-то быстро шел от дачи к калитке. Я заглянул в просвет между ветками буксуса и увидел Лелю.

Она была без шляпы, в дождевом плаще, и лицо ее было таким бледным, каким я его еще никогда не видел. Она шла быстро, почти бежала.

Я встал со скамейки, раздвинул ветки буксуса и вышел к ней навстречу.

Леля увидела меня, вскрикнула, упала на колени и, опираясь на одну руку, начала опускаться на крупный серый гравий. Глаза ее были закрыты.

Я подбежал к ней, схватил за плечи, но не мог поднять ее. Она тихо застонала, потом сказала шепотом:

-- Господи! Он жив! Господи!

-- Я опоздал на "Португаль",-- бессмысленно сказал я, не зная, чем успокоить Лелю.

-- Помогите же мне,-- сказала она и подняла заплаканное лицо.-- Дайте руку. Она с трудом встала.

-- Да неужели вы ничего не знаете?

-- Нет,-- ответил я, совершенно растерянный.

-- Пойдемте отсюда. Куда-нибудь. Мы ушли в соседний заброшенный сад, где никто не жил. Там Леля в изнеможении опустилась на скамью.

-- Боже мой,-- сказала она и посмотрела на меня полными слез глазами.-Глупый вы, глупый! Вот -- читайте!

Она вынула из кармана плаща маленький серый листок. Это был экстренный выпуск газеты "Одесские новости". Я развернул его и увидел черный заголовок: