Вдоль по лезвию слов (сборник) - Тим Скоренко

Но иногда встречаются страшные вещи. Теперь, когда все тетради и записи лежат передо мной, а ящик с кассетами – возле стола, я понимаю, какой силой воли нужно обладать, чтобы молчать. Чтобы просто молчать о пятидесяти семи насильниках и убийцах, двадцать четыре из которых всё ещё живут в этом городе. Едят свой хлеб, любят своих жён и каждый день ходят на работу.

Когда на отца Киллинсби напали, я находился совсем недалеко от него. Он просто сидел на церковной скамье и читал книгу. Не Библию и не сборник молитв, а обычный детектив, кажется, Рекса Стаута. Отец Киллинсби любил детективы. Он никогда не скрывал, что ему нравится, как смелый бумажный полицейский убивает бандита, и всегда радовался хэппи-эндам. Отец был добрейшим человеком, для каждого мог найти утешительное слово и в жизни мухи не обидел. Маленькую слабость священника прощали, как же иначе.

Итак, отец Киллинсби сидел на скамье, а я полировал золочёную раму образа в одном из нижних помещений церкви. Иногда я в сердцах жалел, что я не католик. В католических храмах нет икон с требующими постоянного ухода тяжёлыми окладами. Когда я поднялся наверх, чтобы сделать перерыв, отец Киллинсби лежал у скамьи и не шевелился. Я тут же вызвал скорую по мобильнику отца Киллинсби: мой лежал в комнате наверху, а его – торчал из кармана. Скорая приехала через несколько минут.

Они сказали, что на священника напали: ударили по голове твёрдым тупым предметом. Он впал в кому, и никто не знает, сколько она продлится.

У Киллинсби не было преемника: я просто работал в церкви за еду и проживание. На остальные нужды я зарабатывал мелкими делами в городе и рисованием портретов с натуры. В церкви было немного обязанностей, и времени на всё хватало: кроме того, меня умиротворяло это место.

Когда я проработал в церкви около полугода, Киллинсби дал мне конверт со строгим наказанием вскрыть только после его смерти.

Отец Киллинсби лежал в коме уже вторую неделю, когда я решился взять конверт и разорвать его. Там оказалась схема, аккуратно нарисованная на листике из тетради. На схеме был изображён кабинет священника и номерами отмечены несколько точек. Через пару минут я стоял перед деревянной резной дверью. Ключ у меня был: его передали мне вместе с другими вещами Киллинсби. Родственников у него не имелось, и я был, наверное, самым близким ему человеком.

Открыв дверь, я попал в святая святых, куда заходил всего пару раз, когда приносил отцу Киллинсби какие-то вещи по его просьбе.

Три стены из четырёх занимали книжные полки, посередине комнаты располагался письменный стол и тяжёлое старинное кресло с прямой спинкой.

Номера на схеме соответствовали деревянным выступам на книжных полках. Как оказалось, они не были закреплены намертво, не были просто украшением. Они легко уходили в пазы в полках. Нажав восемь выступов в определённом порядке, я нашёл тайник. В тайнике оказалось около двух тысяч аудиокассет и пятьдесят семь папок с записями.

Теперь я сижу за столом и разбираю архив отца Киллинсби. Он и в самом деле мечтал стать детективом: теперь это не вызывает сомнений. Начиная с 1964 года, он записывал на плёнку все исповеди, которые ему приходилось выслушивать по долгу службы. Самые старые он переписывал на новые носители: у бобин того времени срок хранения весьма невелик. Некоторые записи всё ещё на бобинах, но мне не на чем их прослушать.

На каждой кассете – имена.

Джон Маклестин. Питер Халлауэй. Мэрион Питерсхолм.

Теренс Сатклифф. Регги Льюис. Джим Сайделоф.

Мисси Кэпфелл. Айвен Смит. Николас Зауракис.

Жители города, которые приходят и исповедуются, – по три-четыре человека на каждой кассете. Иногда их исповеди длинные, больше часа. Иногда – по три минуты. И каждый рассказывает о том, что плохого он сделал.

Марлен Филлби записана на тринадцати кассетах: она приходила исповедаться каждую неделю. Отец Киллинсби пометил, что сохранились только избранные записи из её пространных монологов. То же самое касается Элизабет Мон и Перри Джексона. И ещё нескольких горожан.

Передо мной лежит пухлая тетрадь, в которой отец Киллинсби систематизировал аудиозаписи. Каждая пронумерована и датирована. Они помечены сложной системой значков и идеограмм, но в конце тетради есть таблица условных обозначений, сделанная отцом на случай, если тетрадь придётся читать кому-нибудь другому. Например, мне. Тетрадей на самом деле несколько, но я листаю последнюю.

Крайняя запись датирована 16 октября, за два дня до удара. Лиз Терренс рассказывает о том, как обидела своего парня. Ничего интересного. Напротив записи стоит чёрный кружочек, что означает «бытовые грехи, ничего заслуживающего внимания». И отсылка к другой тетради.

В той, другой тетради – биографии. Краткая информация о каждом, кто хотя бы раз исповедовался у Киллинсби. Никакой подноготной, просто дата рождения, образование, увлечения, семья, работа. И краткое мнение о человеке самого священника.

Это всё интересно, но не слишком. Куда любопытнее другая стопка. Пятьдесят семь аккуратных папок, перетянутых резиночками. На каждой – имя и дата. Кассеты, имеющие отношение к этим папкам, лежат не в общих ящиках. Кассеты – прямо в папках. На каждой кассете – по одной исповеди. По одному преступлению. Убийству. Изнасилованию. Грабежу. Поджогу.

Первая датирована 16 июня 1968 года. Пэттис Хойл рассказывает, как столкнул своего друга, Брэндона Филлиса, с шестого этажа, когда они вместе работали на стройке. Я не знаю, кто такой Пэттис Хойл: с тех пор прошло тридцать восемь лет. Вполне вероятно, его уже давно нет в живых.

Последняя папка датирована 2 января 2007 года, чуть меньше года назад. На форзаце имя: Эвин Макгрегор. Эвин, с которым я играл, когда был ребёнком, и который как-то стащил у меня велосипед. Мы поссорились и долго не общались, хотя велосипед мне, конечно, вернули. Эвин закончил школу и пошёл работать в боулинг охранником. Потом сменил ещё несколько мест. В своей исповеди он рассказывает, как обокрал старуху на улице, ударив её по голове бейсбольной битой. В папке не только кассета: тут целое досье на Эвина. Копия его школьного табеля, полицейский отчёт о мелком воровстве, на котором ловили Эвина раньше. Фотографии. Вероятно, из отца Киллинсби получился бы неплохой полицейский. И, конечно, тут есть имя старухи – миссис Элейн Хафф. Я её не знаю, но читал тогда в местной газете, и помню этот случай. Старуха Хафф умерла на месте. Убита. Эвин Макгрегор стал убийцей, но разгуливает на свободе, потому что есть такое понятие, как «тайна исповеди».

Вопрос в том, что я не связан никакой тайной. Я имею полное моральное право взять все эти папки и досье, пойти в управление шерифа и плюхнуть ему на стол всю стопку. И сказать: «Вот, я поймал пятьдесят семь убийц». Двадцать четыре из них ещё живы. Тринадцать из них я знаю лично: кого-то лучше, кого-то хуже.