Вдоль по лезвию слов (сборник) - Тим Скоренко

– Май, у тебя очки далеко?

– Вообще не брала.

Собрались, называется.

Мы лупим по стене что есть сил. Под штукатуркой и первым слоем кирпича обнаруживается второй. Шум поезда заставляет нас присесть и сделаться невидимыми.

Данила первым пробивается через стену. Его кирка уходит в никуда, проваливается в пустоту. Он рвёт её на себя и титаническим усилием умудряется выворотить штук пять кирпичей за раз.

– Кирку сломаешь, – скептически говорю я.

Ёрл забирает кирку у Данилы и подменяет его.

Мы работаем ещё около десяти минут. Идёт всё хуже: слабое место мы пробили, вокруг него раствор много крепче. Каждые несколько минут проходит поезд: но это хорошо, потому что без отдыха тут не справиться.

Впрочем, уже полпервого, кажется. Скоро поезда закончатся.

– Кстати, тут «Билайн» ловит, – говорит Майя.

Данила проверяет свой мобильник:

– И «МТС».

У меня и у Ёрла – «Билайн», нам проверять нет смысла. Но то, что мобильник берёт, – это очень хорошо. В каком-нибудь экстремальном случае можно позвать на помощь.

Мы продолжаем работу. В отверстие уже получится протиснуться, но мы хотим расширить его до такой степени, чтобы можно было пройти легко. Ёрл светит фонариком в отверстие, я тоже заглядываю.

Вверх, к бетонной плите, перекрывающей выход, идёт такая же, как и с противоположной стороны, лестница. Только вот посередине этой лестницы чернеет провал размерами примерно два на три метра. А что в провале – разглядеть не получается.

Мы смотрим друг на друга и начинаем долбить стену с удвоенной силой.

Через несколько минут пролом уже достаточно велик. Первым туда пробирается отдохнувший Данила. Мы с Ёрлом сидим и вытираем вспотевшие лбы. Майя идёт следом за Даником. В проломе сверкает фотовспышка.

Появляется голова Даника. Где-то в тоннеле ревёт поезд. Мы вяло переползаем через пролом, чтобы скрыться.

Лестница усыпана мелкими камнями. Чёрная дыра – прямо по центру.

– Края крепкие, я проверил, – говорит Даник.

Я подхожу к краю и свечу вниз фонариком. Виден только засыпанный трухой пол. Невысоко – метра четыре.

Данила сбрасывает вниз верёвку. Кошку он укрепляет на краю пролома, который мы сделали в стене: длины верёвки вполне хватает.

Данила спускается первым. У меня руки побаливают после кирки. Ёрл идёт вторым, за ним – Майя. Я – последний.

Это большое помещение, даже очень большое для подземного. И некогда оно было жилым.

– Это стол, – говорит Ёрл.

Длинная столешница – человек на сорок, не меньше. Она пыльная и загаженная, но на ней стоит посуда, валяются осколки. Я подхожу и беру книгу, которая лежит на самом краю.

Катаев, Иван Николаевич. «Сердце». 1927 год. Книга рассыпается у меня в руках.

– Кажется, Скороход нервно курит где-то в сторонке, – говорит Ёрл.

– И михайловские – тоже, – поддакивает Даник.

Среди разбитых чашек – ещё одна книга.

Это «Илиада». Издание – Санкт-Петербург, 1829. Первое русское издание «Илиады». По-моему, это очень дорогая книга. Я боюсь до неё дотрагиваться.

Ёрл что-то восторженно говорит Данику. Майя рассматривает стены. На них – рамы с полуистлевшими картинами.

Я иду вдоль стола. Во главе стоит стул с высокой спинкой – точно трон. И снова книга. Один из томов собрания сочинений Пушкина, 1936 год.

Передо мной – проём. Может, тут когда-то и была дверь, но теперь её нет.

Я в следующем помещении. Оно чуть поменьше, из него ведёт ряд проходов. В одном из них на единственной петле болтается дверь. Деревянная, с резьбой. Фонарик высвечивает в темноте детали.

Данила фотографирует. Наверное, стол, книги, картины. Может, что-то ещё.

Мне на плечо ложится рука. Я резко оборачиваюсь: никого нет. Отпрыгиваю назад, сердце колотится, как паровой молот. Это Майя. Она смеётся.

– Нельзя же так, – говорю я укоризненно.

Она приближается своё лицо к моему так, что мне достаточно чуть податься вперёд, чтобы её поцеловать.

– Можно, – шепчет она и со смехом отстраняется.

Я немного разочарован, но это неважно. Важно то, что вокруг нас.

Я захожу в один из проходов. Довольно длинный коридор с рядами дверей по бокам. Кое-где двери ещё есть, кое-где они валяются на усыпанном бетонным крошевом полу. Свечу фонариком в одну из комнат. Тут кто-то жил. Остов железной кровати, сломанная тумбочка, платяной шкаф с истлевшей одеждой. На тумбочке – снова книга. И ещё книги – на полке. Издания конца девятнадцатого – начала двадцатого века.

Я люблю книги – и Майя тоже. У Ёрла нет на них времени: весь свой досуг он посвящает лошадям. У него три лошади и небольшой участок земли где-то под Москвой. Даник прочёл в жизни три книги – первую, вторую и синюю, но это не мешает ему быть умным и приятным собеседником. Всё, что он знает, взято из Интернета.

Следующая комната: кровать, стол, томик стихов. Обложки нет. Первая страница покрыта пылью. Аккуратно сдуваю пыль. Просматривается:

«Я конквистадор в панцире железном,Я весело преследую звезду…»

Странные книги. Странное собрание. Почему они тут? Что это за место? Почему его не исследуют? Что здесь кроется?..

Данила бегает по комнатам и фотографирует. Ёрл находит серебряную ложку и говорит:

– По-моему, тут можно немножко подзаработать. – Его бандана покрыта пылью.

Я выхожу из комнаты, и тут появляется Майя.

– Пойдём, – говорит она.

Мы идём, рука об руку, в одну из дверей, проходим по коридору, минуем большое помещение, потом ещё одно, потом спускаемся по лестнице. Я едва успеваю крутить головой по сторонам. На стенах – всё те же рамы с истлевшими картинами. Обломки мебели. Мусор на полу.

Майя останавливается.

Это склеп. Могильник. В стене – ящики. Не маленькие, не для кремационных урн – а большие ячейки, как в морге, только каменные, тяжёлые.

– Читай, – говорит она.

«Зеров Николай Константинович. 1890–1951». Мне ничего это не говорит.

«Орешин Пётр Васильевич. 1887–1948». Не знаю.

«Корнилов Борис Петрович. 1907–1949». Что-то слышал, но не могу вспомнить.

– Кто все эти люди?

– Читай дальше, – говорит Майя.

Я смотрю на неё. Она отворачивается от фонарика. Неожиданно я понимаю, что на её глазах – слёзы. Настоящие. И обидел её не я. Она плачет из-за того, что прочла на этих надгробиях.

Я продолжаю читать.

«Ауслендер Сергей Абрамович. 1886–1942».

«Мицишвили Николоз Иосифович. 1894–1953».

Сходные даты рождения. Сходные даты смерти. Все они умерли тут, в бункере.

И в этот момент меня бьёт током. По-настоящему – хотя никакого тока тут нет. Я ещё раз читаю надпись на следующем саркофаге. А потом – ещё раз. И ещё. Потому что не могу понять. И поверить.