Мстислав - Борис Тумасов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Небо засерело, зарделась на востоке утренняя заря. Лес пробуждался одиночными пересвистами птиц, потом враз ожил, наполнился трелями и переливами. Ивашка вдруг припомнил детство, надул щеки, засвистел иволгой. На душе радостно, ноги несут сами собой. Слева остался Юрьев монастырь. Мальчишкой был, когда рубились его кельи. Не раз потом привозили они с отцом в дар монахам то мясо-дичину, то мёд в кадках.
Не замечая устали, прошёл Ивашка без отдыха весь путь. К обеду издалека увидел ожогу. Из-за высокого тына выглядывала тесовая крыша избы, верхушка нераспустившейся берёзы. За жердевой изгородью, обочь тына, чернело нераспаханное поле.
При виде родного дома Ивашка почуял, как сильнее забилось сердце и к горлу подступил тёплый комок. И что за неведомая сила прячется в человеке, которая Жадно влечёт его в отроческие края? Стареет человек, но не убывает в нем той силы, наоборот изо дня в день она зовёт его всё настойчивей, властней. В ком нет любви к родине, не уподобается не только человеку, но и животному. Ибо зверь дикий, птица ли перелётная, - всяк тянется в те места, где впервые обогрело их материнское тепло.
Задержавшись у ворот, Ивашка бегло оглядел двор. Всё как и год назад: по двору бродят куры, хрюкает в закутке свинья; в копёнку сена уткнулся носом телок, ворошит. На конюшне, заслышав человека, заржала лошадь. Узнав своего, старая собака потёрлась об ногу, завиляла хвостом. Ивашка погладил её и, скинув котомку, переступил порог.
2
- Свевы явились! Свевы Волхов меряют! - облетела весть Новгород.
Со всех сторон города стекался К пристани люд поглазеть на княгиню.
- Слыхал ли, нашему князю свевскую королеву в жены привезли?
- Наслышан!
- Издалека! А по-русски разумеет ли?
- Наш князь Ярослав книжник, иноземным языкам обучен!
- Позрим ужо, что за птица у Олафа дочь, - насмешливо сказал боярин Парамон, семеня за боярыней.
- Уж не припадает ли на один бок, как наш сокол, - вторит боярыня и поджимает губы.
- Но, но, вы, грибы старые, червивые, - обгоняя Парамона; прикрикивает дружинник. - Почто хулу на князя кладёте!
- Не плети пустое, - ершится боярыня, и её морщинистое лицо багровеет от гнева.
Дружинника оттирает толпа. Она прихлынула к самому берегу. За спиной у боярина Парамона тысяцкий Гюрята. Ему хорошо, голова над толпой выделяется. Парамону же, кроме спин да затылков, ничего не видно. Досадно, не каждый день бывает такое, а тут ещё боярыня под бок толкает:
- Ну что там, какова, пригожа ль?
- Отстань, неуёмная, - злится Парамон. - Тебе-то на кой её пригожесть, в постель класть будешь, что ль?
Гюрята рассмеялся.
- Не бранись, боярин, чай, она любопытства ради спрашивает. А ты, боярыня, на Парамона не серчай, ростом он мал уродился. Я те лучше обсказывать буду. Дракары-то видны те, либо и их не разглядишь?
- Ладьи свевские мне видать, - охотно отвечает боярыня. - Сколь их, две?
- Две. Боле ничего нет.
- Может, то всё враки? - сомневается мастеровой, стоящий сбоку от Гюряты, - Может, всего-навсего торговые свевы приплыли и никакой княгини с ними нет?
- Дай час, увидим, - спокойно отвечает Гюрята и оглаживает бороду.
Его глаза устремлены на Волхов, где у самого причала покачиваются со спущенными парусами дракары свевов. Борта у них смоляные, высокие, с узкими весельными прорезями. Нос самого большого украшает позолоченная голова хищного грифа.
Издалека Гюряте видно, как свевы возятся со сходнями, крепят их.
Прибежали дружинники, оттеснили толпу от берега, стали тыном.
- Значит, жди, скоро князь пожалует, - заключил мастеровой.
Парамонова боярыня приподнялась на носки, вытянула по-гусиному шею. Недовольно промолвила:
- Ничего не вижу. Сказывала, пойдём раньше. Экой!
Боярин смолчал. Негоже пререкаться с бабой, пусть даже с боярыней, да ещё меж людей. На то хоромы есть. А тысяцкий рад, боярыню подзуживает:
- Вестимо дело, надо было загодя явиться. Ну да Парамон завсегда так, нет о жене подумать. Ты уж, боярыня, построже с ним, Парамон доброго слова не понимает, я уж его с мальства знаю.
- Эк, и не совестно те, Гюрята, иль боярыня молодка какая, - пристыдил тысяцкого Парамон и, обиженный, выбрался из толпы. Следом ушла и боярыня.
Тут народ зашумел:
- Князь Ярослав идёт!
- Где? Что-то не примечу!
- Да вона, с пригорка спускается!
- Ага, теперь разглядел.
- Разглядел, когда носом ткнули! подметил сосед Гюряты, и в ответ раздались редкие смешки.
Ярослав шёл в окружении рынд[67], по правую и левую руку воеводы Добрыня и Будый. Воеводы оба на подбор, высокие, плечистые, шагают грузно. Князь им чуть выше плеча, ко всему и худ. На Ярославе алый кафтан, шитый серебром, соболья шапка и сапоги зелёного сафьяна. У воевод шубы тонкого сукна, под ними кольчатая броня на всяк случай. Кто знает, с чем явились свевы. Сапоги, как и на князе, сафьяновые, а шапки из отборной куницы.
Шагов за десять до дракаров Добрыня и Будый отстали от Ярослава, а он приблизился к сходням. Навстречу шла Ирина в длинном до пят платье из чёрного бархата, на плечи накинут узорчатый плат, а непокрытую голову обвила золотистая коса.
Замер Ярослав. А в толпе бабий шум:
- Соромно, волосы-то напоказ выставила…
- Ха, в заморских-то странах, видать, и нагишом стыду нет.
Гюрята прицыкнул на баб:
- Не трещите, подобно сорокам, поживёт княгиня на Руси, обвыкнется.
Высоко несёт голову дочь свевского короля, гордо, на люд внимания не обращает, будто и нет никого на берегу. Со сходней на землю ступила твердо, князю поклон отвесила не поясной, по русским обычаям, а по-заморскому, чуть голову склонила.
«Властна, видать, будет княгиня», - подумал Гюрята, и, будто разгадав его мысли, мастеровой рядом проговорил:
- Идёт-то как, ты погляди, не иначе кремень-баба! А лик-то бел да пригож, ишь ты…
- Ай да Антип! - подметил другой мастеровой. - Княгине хвалу воздаёт, своей же жены не примечает.
- Своя-то она своя, - проговорил мастеровой Антип, - её Каждодневно зрить не возбраняется, а вот княгиню-то, да ещё заморскую, в кои лета поглядеть довелось.
- Коли так, разглядывай. Ай и в самом разе стойко ходит варяжская невеста.
Ярослав уже подал Ирине руку, повёл с пристани. Часть свевов осталась на дракарах, а десятка три, закованных в броню, с копьями и короткими мечами, стуча по бревенчатому настилу тяжёлыми сапогами, двинулись следом за Ириной. На викингах рогатые шлемы, поверх брони накинуты тёмные, подбитые мехом плащи. Свевы шли по два в ряд, все безбородые, с отвисшими усами. Лишь у одноглазого ярла, шагавшего впереди отряда, с чёрной повязкой на лице, седая борода и плащ не как у всех, златотканый. Гюрята знал этого ярла Якуна, старого варяжского воина, и не удивился, что король Олаф доверил ему охранять дочь. Верный языческой клятве на мече, он сражался под Антиохией с сарацинами, служил в гвардии базилевса, водил торговые караваны.
Якун тоже заметил тысяцкого, поднял руку в приветствии. Рядом С Якуном шёл ярл помоложе. Этого Гюрята тоже видел лета три назад. Его зовут Эдмунд. Он приходил в Новгород торговать, воротившись из удачного похода.
Эге, сколь варягов призвал Ярослав, - сказал кто-то в народе.
Ему ответили:
- Княжья забота - звать, а ноугородская - корми!
- Корми в одном разе! Тут ещё за службу платить будешь свевам. Будто своей дружины ему нет.
- Да, за гривнами к нам пойдут, что и говорить. Вона Гюрята, он казной ведает, ему лучше знать.
Тысяцкий, будто не расслышав, выбрался из толпы.
Отойдя от людей, Гюрята повернул на мост. Внизу, у свай, река грязная, водой прибило щепки, коряги. В отрочестве Гюрята любил нырять с моста. Но то было давно. Сейчас уже Пров в таких летах, как он тогда был. «Пров, Пров, не лезет тебе в голову ученье…» - подумал тысяцкий о сыне.
Перейдя Волхов, Гюрята направился на епископское подворье, где в стороне от других строений стояла скотница - каменное здание с маленькими, высоко поднятыми зарешеченными оконцами и с толстой, окованной листовым железом дверью.
Два ратника в доспехах бодрствовали на карауле. Тысяцкий отвязал от пояса связку ключей, отомкнул замок, переступил порог, постоял, пока свыкся с полумраком, потом пошёл не торопясь вдоль стен. На кольях висели связки шкурок. Гюрята пробовал рукой их нежный мех, убеждался, что время не подпортило их, переходил к другой связке. За мехами располагались коробья с золотыми и серебряными изделиями. Всё это от торговых людей Великому Новгороду. Дальше тесно жались один к одному кожаные корзины с русскими гривнами да иноземными золотыми монетами. И всему этому он, Гюрята, ведёт точный счёт. Его забота, чтобы богатство в скотнице не уменьшалось, а прибывало. Хоронится у тысяцкого тайная дума - услышать, как Новгород окажет Прову такую же честь, как оказал ему, Гюряте. Но, видно, тем мыслям не суждено сбыться, скудоумен Пров и бесхитростен.