Мстислав - Борис Тумасов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Предслава же не ведает, о чём думает отец, и печалиться ей не о чем. Голубоглазая, коса русая до пояса, она с улыбкой глядит на Владимира. Смешно ей, о чём он спрашивает:
- Не пора ли тебе, дочь, замуж? Вчерашнего дня получил я письмо от короля ляшского Болеслава. Просит -он тя в жены, и коли будет на то наше согласие, посольство за тобой зашлёт.
Предслава ответила поспешно:
Нет, батюшка, не желаю, паче за Болеслава. Ведаешь сам, в летах он…
Что ж, не неволю. Тако же и я решил. Вот только слова твоего ждал, чтоб напоследок меня не попрекала.
О том и королю отпишем.
В длинной, до пят, шубе вошёл воевода Александр Попович, сказал добродушно Предславе:
- Экая ты у нас красавица. Годков бы тридцать мне назад, чем бы я тебе не жених.
Предслава зарделась, а Владимир, пригладив белые от седины усы, проговорил:
- О том у нас с дочерью и речь.
Попович перевёл разговор:
- Там тебя, князь, боярин Путша дожидается.
- Это какой, туровский? - встрепенулся Владимир.
- Он самый. Неделю назад из Турова приехал.
- Зови, Александр, - кивнул воеводе Владимир, а Предславе сказал: - Ты же, дочь, пойди к себе.
В дверях Предслава столкнулась с Путшей. Боярин отступил, пропуская молодую княжну. По-воровски кинул на неё взгляд. Следом за Предславой удалился и вое» вода. Владимир спросил:
- Какие вести, боярин Путша? Поздорову ли сын мой Святополк? - И замер во внимании.
Путша откашлялся, заговорил не спеша, тихо:
- Князь Святополк в полном здравии. Княгиня же его с духовником своим у короля Болеслава нынче.
Владимир насупился:
- Что передавал пресвитер Илларион?
- То и поп тебе, князь, велел передать.
- Имеешь ли ещё что, боярин?
- Боле нечего мне сказать тебе, князь.
- Тогда иди, боярин, и покличь мне отрока.
Путша вышел, и вскорости вбежал отрок, остановился выжидающе у порога.
- Верни воеводу, - бросил ему Владимир и, склонив голову, задумался.
Нет, не признает его Святополк за отца. Да и отец ли он ему? Видно, всё же Ярополкова кровь в нем. И Святополк так считает…
Очнулся старый князь с приходом воеводы Поповича. Поднял на него глаза, сказал, качая головой:
- Вот и снова весть нерадостная. - Усмехнулся горько: - Догадываешься, о чём речь, Александр?
Попович кивнул молча.
Владимир снова заговорил:
- Ведаю я одно, Александр, козни те в плоде задушить надобно, либо вижу наперёд, со смертью моей пролиться большой крови.
Воевода снова промолчал согласно.
- Но как предупредить то, Александр? Знаю, не хочешь говорить, жалеешь меня. А ты жалости ко мне не имей, да и не люблю я её. Коли же не дашь ответа, я сам надумаю как быть. - И махнул рукой недовольно: - ставь меня наедине, воевода.
Под утро насела на князя Владимира тяжёлая хворобь. Мечется в беспамятстве, губы пересохли, потрескались. Глаза открыты, а никого не узнает.
Княжеский дом всполошился. Гридни, охранявшие опочивальню, помчались к архиерею Анастасу и к лекарю. Лекарь прибыл вскорости, прогнал толпившихся у ложа гридней. Сказал сопровождавшему отроку:
- Наготовь чашу, кровь огненную пустим с князя.
Гридни от двери смотрели на лекаря с почтением и надеждой. Маленький, носатый, со смоляными волосами пришелец из далёкой страны Армен знал многое. В молодости изучил медицину в знаменитой Муфргинской школе, владел арабским и греческим языками, в Киеве научи лея говорить по-русски и лечил вот уже десяток лет князя Владимира и бояр, пользуясь наукой Гиппократа и Галена.
Пока отрок готовил чашу, лекарь достал из кожаной сумки острый нож, засучил князю рукав и быстрым движением сделал косой надрез. Тёмная, вязкая кровь струйкой полилась в глиняную посуду. Лекарь склонился над больным выжидающе. Владимир задышал спокойней, и лекарь тут же пережал жгутом руку, остановил кровь.
Вошёл архиерей Анастас, старый седой грек, сел в С ногах больного, вперил в него зоркие глаза.
- Что с князем сделалось, Гурген, ответствуй? - спросил он.
Лекарь, осторожно положив Владимирову руку на постель, извлёк из сумы пузырёк с настойкой трав, серебряной ложкой влил в рот больному и лишь после этого ответил:
- Огненная кровь жгла князя. Теперь не будет. По весне же надобно попить горячую кровь молодого тура, а пока отвар из плодов дикой розы.
Владимир опомнился, сказал слабым голосом:
- Спасибо те, Гурген, а теперь дай нам побыть вдвоём с архиереем.
Лекарь удалился с поклоном.
Князь вздохнул и тяжело, превозмогая слабость, заговорил:
- Коротки годы человеческие, отче, чую, и мой к концу подходят.
- На всё воля Божья, князь Владимир, - положив бороду на посох, ответил архиерей.
Владимир недовольно поморщился:
- Знаю то, отче, и не печалюсь, что век мой на исходе, а хочу те свой завет оставить. Когда умру я, то князем киевским сесть бы Борису, сыну моему. Нравом он тих и кроток, братьям своим обиды чинить не станет. Посему и хочу ему стол оставить. Ты же, отче, будь Борису мудрым советником и наставником.
Хлопнула дальняя дверь, раздались торопливые шаги, и в опочивальню, запыхавшись, ввалился воевода Попович.
- Услышал, князь, про болезнь твою и поспешил, - проговорил воевода.
Владимир приподнялся на подушке, сказал:
- Хорошо, что пришёл, Александр, сам собирался за тобой посылать. Тут я архиерею свою волю высказал, что быть сыну Борису киевским князем, и ты о том знать должен. А ещё, как день начнётся, наряди гонца в Туров к князю Святополку. Пусть передаст ему изустно: «Князь-де Владимир хвор, к смерти изготовился, и тебе бы, князю, к нему поспешить надобно».
Помолчав немного, добавил:
- Того гонца ко мне введёшь. Повезёт письмо Святополку.
5
Мудрёны науки, да Кузьме они не в тягость. Другие ещё азбуку учат, а он уже читает и счёт в уме ведёт скоро. Ко всему соседу Прову помощь окажет. Тот хоть и переросток, а в книжной премудрости глуп.
Кузьма подхватился спозаранку. Феодосий, закутавшись шубой; ещё спал. В келье не топлено, вода в жбане подёрнулась ледяной коркой. Натянув порты и рубаху, Кузьма пробил ковшиком ледок, почерпнул воды, наскоро умылся и, сжевав чёрствую краюху хлеба с луковицей, налегке побежал тёмным переходом в класс.
В школе ни души. Смахнув мокрой тряпицей с длинного соснового стола пыль, Кузьма уселся на лавку, положил перед собой берестяную дощечку с палочкой, огляделся. На подвесной полке в кожаных переплётах Евангелие и «Изборник». Рукописные пергаментные страницы с рисованными вставками и картинками. Начальные, большие, буквицы выведены киноварью.
За учительской скамьёй подвешен на стене пучок молодых ивовых прутьев. То для нерадивых и непослушных. Когда Феодосий хлещет провинившегося школяра, другие кричат хором: «Розга - мать-кормилица, уму-разуму наставительница!»
Один за другим подходили школяры, умащивались на свои места. Позже всех ввалился Пров. Лицо заспанное, потянулся с хрустом:
- Теперь поесть бы!
И плюхнулся рядом с Кузьмой. Почесал затылок, продолжил:
- Утрами матушка из поварни ворох шанежек тащит: «Ешь, Провушка, набирайся сил», - Пров блаженно прикрывает глаза, от наслаждения цокает языком. - Теперь не поспевает.
Феодосий вошёл неслышно. Чёрная монашеская ряса, до самого пола, на лысой голове островерхий клобук. Кузьма толкнул Прова локтем, вскочил. Откашлявшись по-стариковски, монах подал знак, и школяры уселись.
- Гляди, Кузька, сейчас старый козел бородёнку задерёт и проповедь о книжной премудрости прочтёт, - зашептал Пров товарищу в ухо.
А Феодосий и вправду лик кверху поднял, заговорил дрожащим голосом:
- Велика бывает польза от ученья книжного, ибо сие есть река, напояша Вселенную. Ведомо ли вам, отроки, что земля наша части свои имеет? Земля есть неровная доска, а части же её: Асия, Иеропия и Ливия, а меж ними водные пучины. Над землёй же небо.
Монах прошёлся по классу, сухонькой ручкой ткнул Прова в спину:
- Вот скажи ты, добрый удалец, что есть лето?
Пров лениво встал, почесал пятерней затылок и, потоптавшись, пробасил:
- Не ведаю.
- Дубина ты еси, Пров, сын Гюряты. Вот послушай Козьмы ответ, - захихикал Феодосий. Кузьма подхватился, заспешил:
- Лето имять триста шестьдесят пять дний и четверть, сия же четверть на четвёртое лето день бывает приступ, сий же день приступает в феврале.