Мы с Витькой(Повесть) - Бедарев Олег Кельсиевич

Я согласился, тем более что устал и на самом деле сильно. Хотелось скорее лечь спать. На повозку сложили инструмент. Я тоже сунул свой багор. На телеге сидела та самая женщина, которая работала вместе с нами — возила сваленные деревья.

— Может, устал, сынок? Садись, подвезу, — предложила она.

Я отказался, так как все юхинские собирались идти пешком. Повозка тронулась, а мы за ней. Лошаденка, почуяв дорогу к дому, засеменила трусцой, и скоро только слышался грохот колес по неровной лесной дороге.

Люди шли утомленные, но оживленно обсуждали события дня. Я узнал, что жители Юхина еще утром, как коров гнать, услышали запах дыма. К десяти часам уже точно знали о пожаре в Мостищах. Передавались подробности: кто увидел пожар и как увидел, кто первый побежал и куда побежал. В нашей группе нашлись люди, сражавшиеся на передовой. Они с боем отступали от рубежа к рубежу перед разыгравшимся пламенем.

Сейчас выяснилось, что к полудню, когда ударили в набат, пожар уже бушевал вовсю в самой середине густого ельника, который называется «Мостище». Огонь охватывал все новые и новые лесные чащи, медленно расползаясь во все стороны.

— Кабы пожарные машины с города вовремя подошли к ручью, там бы можно было остановить, — слышится мужской голос.

— Там низина — нешто они могут туда подойти? — отзывается другой.

— А сейчас, секретарь сказывал, пожар-то прижали к огуменовской дороге, — говорит какая-то женщина.

— Так там же ручей возле самой дороги! Хоть и маленький, да ручей, — вставляет наш Димка.

— Да нешто его водой взяли? — возражает тот же мужчина, который заговорил первым. — Молодняк-то около дороги трактора весь перепахали. Вот огонь туда дошел, и все…

Лес с одной стороны дороги кончился. Слева лежит поле с темными копнами кустов. Вдали виднеется далекая лесная гряда. А над той грядой, словно развалившись в кресле, в ночном небе сияет ущербная луна. Впереди видны огоньки в окнах юхинских домов. Где-то далеко шумит трактор.

Сейчас по всем дорогам от Мостищ растекаются в разные стороны участники сражения с лесным пожаром. И я иду по незнакомой дороге, в незнакомую деревню, с незнакомыми людьми. Я проголодался изрядно и устал. Но, несмотря на все это, мне хорошо.

Пусть бы посмотрели на меня сейчас Витькин отец, любящий посмеяться над нами, или наша вредная соседка Варвара Алексеевна. Наверное, они совсем иначе подумали бы обо мне. А мальчишки и девчонки с нашего двора смотрели бы на меня с завистью.

Несмотря на поздний час, в Юхине еще никто не спал. В каждый дом возвращались люди с пожара: в один муж или сын, в другой мать или дочь, в третий чуть ли не вся семья. Васька ушел от нас в самом начале деревни. Наконец и Димка повернул к дому, где смотрели на дорогу два окна и одно, более тусклое, светилось сбоку, около маленького крылечка.

— Устал, поди, сыночек? — встретила Димку мать, высокая худая женщина.

Тут же вертелась Машутка, прыгая с ножки на ножку и встряхивая тонкой потешной косичкой.

— Это Серега, с мельницы, — показал Димка матери на меня, — далеко ему домой идти…

— Знамо дело, — сейчас же согласилась мать, — куда же ночью-то. Только уж не обессудьте, у нас и еда простая и спят ребята на сеновале, — обратилась она ко мне, как бы извиняясь.

— Что вы, что вы! Мы тоже спим на сеновале…

Изба маленькая, старая. Темные стены неярко освещает тусклая керосиновая лампа-семилинейка, висящая над столом под железным плоским абажуром. На окнах — занавески, замысловато вырезанные из газеты. В простенках между окнами — несколько фотографий и старое, потускневшее зеркало в деревянной рамке. Рядом с зеркалом — фотография побольше других, на ней мужчина в военной форме.

— Батька мой, — говорит Димка, заметив, что я рассматриваю фотографию, — пропал без вести на войне…

— У меня тоже отца нет, — сообщаю я мальчику.

— Убили?

— Нет, уехал.

— Куда уехал?

— Не знаю.

— Как это — не знаешь?

— Он еще до войны уехал от нас, а теперь неизвестно, может, и в живых нет, — объясняю я так, как обычно в таких случаях объясняет мама.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— У нас мамка дюже больная, почки у нее, прямо беда, — печально жалуется Димка, когда мать за чем-то выходит в сени.

Она возвращается с большим караваем хлеба и принимается нарезать его крупными ломтями. Машутка ставит на стол плошку с солью, раскладывает ложки, приносит откуда-то горсть сильно пожелтевших луковых перьев. Мать наливает похлебку в большую семейную глиняную миску, а Машутка тихонько, точно мышка, садится на рундук возле печки и все поглядывает на меня. Кто-то стучится в окно, и с улицы раздается голос, мне он кажется знакомым:

— Машка, вынеси помыться!

Девочка вскакивает, снимает со стены полотенце, хватает неполную бадейку воды и выбегает на крыльцо. Слышится плеск воды, фырканье и отдельные глухие фразы. Потом Машутка возвращается с пустой бадейкой, а за ней входит парень, утираясь на ходу полотенцем. Когда он отнимает полотенце от лица, я узнаю старого знакомого Тимоху.

Скамейка, на которой я сижу, кажется мне неудобной, свет, падающий на меня от крохотной лампы, — слишком ярким. А Тимоха подходит к столу и, наклонившись, бесцеремонно разглядывает меня.

— A-а! Рыболов, здорово! Как это ты сюда попал?

Вымолвить слово я не в состоянии. И за меня говорит Димка:

— Мы на пожаре вместе работали. Куда же ему ночью идти, переночует у нас…

— Где же это вы на пожаре работали? — сомневается Тимоха, глядя на брата с усмешкой. — Что-то я вас не видал.

— Они на просеке лес валили, — неожиданно вмешивается Машутка.

— А ты откуда знаешь? — спрашивает старший брат строго.

— Я им обедать носила, мамка посылала…

— Ладно, мамаша, — говорит Тимоха, устало опускаясь на скамейку рядом со мной. — Давайте кушать, а то кишка кишке кукиш кажет…

Что, если Тимоха начнет рассказывать про висули или про сарай с сеном? Тогда надо мной начнут смеяться и Димка и Машутка, а мать, верно, покачает головой и подумает обо мне очень плохо. Насилу дождавшись конца ужина, благодарю хозяйку и вылезаю из-за стола.

Укладываемся на сеновале, и я решаюсь объяснить, почему мы тогда сняли наживку с висуль. Димка смеется. А Тимоха напускается на нас обоих:

— Хватит вам, давайте спать!

Несколько позже, когда Димка уже блаженно сопел, а я вот-вот готов был нырнуть в глубокий сон, раздался громкий хохот Тимохи. Я испугался и сел на подстилке.

— Ты чего? — удивился я.

— Говоришь, значит, не знали вы, что висули наживляют? — спросил Тимоха, едва сдерживая смех.

— Ну да, не знали…

— Ишь ты, чудно как! — сказал он и, перевернувшись на другой бок, добавил сонно: — Ну ладно, спи…

18. УПРЯЖКА

На другой же день после пожара я сказал Витьке:

— Давай потренируемся пилить, а то ведь совестно…

Под навесом лежал трехметровый дровяник. Когда мы предложили бабке перепилить его на дрова, она не только выдала нам пилу, но и показала размер будущих поленьев.

Примерно через два часа мы немного освоили это сложное дело. Но еще надо было попробовать пилить лес с корня. Для этого мы решили отправиться в лес и свалить там пару деревьев. С пилой на плече мы двинулись к лесу, но на крыльце появилась бабка Аграфена:

— Куда вас несет нечистая сила?

Никакие объяснения не помогали. Если бы не дед Никанор, пришлось бы нам возвращаться под навес и продолжать пилить «долготьё», как назывался длинный дровяник, на «коротьё», как именовались четыре полена, получавшиеся в результате нашей работы.

— Погоди, старая, я разберусь, — сказал дед, выйдя из мельницы на шум, поднятый бабкой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Старуха ушла, но я знал, что и в избе у печки она продолжает ругаться.

— Вы какие деревья валить собираетесь? — спросил дед Никанор, узнав о нашем намерении.

— Да вот, в лесу, — неопределенно ответил я.

— Так не полагается, — покачал он головой, — без разрешения лесника нельзя лес портить.