Железный Путин: взгляд с Запада - Ангус Роксборо

Как-то в начале 2002 г. вечером в пятницу генеральный секретарь НАТО Джордж Робертсон сошел с самолета в аэропорту шотландского Эдинбурга, направляясь на уикенд к себе домой. У него зазвонил мобильный телефон. Это был Берлускони. Тот уже решил, что Италия примет специальный саммит НАТО, на котором будет создан NRC.

— Подожди, Сильвио, — сказал Робертсон. — Мы еще не обо всем договорились.

— Нет-нет, — возразил Берлускони. — Я поговорил с Владимиром. Мы обо всем договорились. Мы примем саммит. Все расходы за наш счет.

Робертсон не собирался отступать.

— Вы не можете решать это вдвоем с Путиным. В НАТО — 19 стран, и мне нужно проконсультироваться со всеми. Но мы учтем твое предложение»1.

Предложение оплатить саммит, конечно, сыграло решающую роль. Остальных не пришлось долго уговаривать разрешить Берлускони организовать шоу. Причем шоу, не требующее общих расходов. Берлускони превратил заброшенную авиабазу Пратика-ди-Маре на окраине Рима в римский эквивалент «потемкинской деревни» — великолепный, украшенный картинами конференц-центр, созданный по образцу Колизея, даже с мраморными античными статуями.

Историческое соглашение было подписано 28 мая. Оно позволило российским военным впервые обзавестись собственными кабинетами в штаб-квартире НАТО. Даже при том, что России не предоставили право вето на решения альянса, она, как минимум, получила возможность принимать участие в обсуждении таких вопросов, как поддержание мира, региональная безопасность, поисково-спасательные операции, борьба с международным терроризмом и распространением ядерного оружия. На практике, как говорил руководитель администрации Блэра Джонатан Пауэлл, первоначальная идея — предоставить России «реальный голос» — была размыта натовскими чиновниками2. Россия позже будет недовольна, что представители НАТО обычно встречаются до начала любой сессии НАТО, координируют свои позиции, а затем выступают единым блоком на переговорах с Россией.

На пресс-конференции после церемонии подписания соглашения Путин произнес слова, которые поразили некоторых присутствовавших своей откровенностью.

— Проблема для нашей страны, — сказал он, — заключалась в том, что на протяжении длительного периода времени сложилась ситуация, при которой с одной стороны была Россия, а с другой — практически весь остальной мир <…> И ничего хорошего из этого противостояния России с остальным миром мы не получили. И это очень хорошо понимает подавляющее большинство граждан моей страны. Россия возвращается в семью цивилизованных наций. И ей ничего не нужно, кроме того, чтобы ее голос был услышан, чтобы с ней считались, чтобы были учтены и учитывались ее национальные интересы.

Его выступление произвело настолько сильное впечатление, что Робертсон и спустя девять лет цитировал его почти дословно. «Мне показалось это довольно сильной оценкой, признанием российского лидера о годах неудач и о том, что он намерен делать в будущем».

Заявление Путина также полностью подтвердило то, что уже понял Тони Блэр: он жаждет уважения. Но на Западе было много и таких, кто внимательно следил за происходящим в России и отказывался верить, что она действительно стала «раскаивающейся дочерью», которая «возвращается в семью цивилизованных наций».

Что мы думаем о России?

В администрации Буша существовало два диаметрально противоположных мнения о том, что делать с Россией, плюс множество «центристских» мнений. Одни, как, например, советник по национальной безопасности Кондолиза Райс, советолог в прошлом, отнюдь не обязательно были горячими сторонниками новой России. Некоторые из советников Путина говорили мне, что она «специалист по СССР, а не по России». У них было ощущение, что Райс до сих пор смотрит на Россию сквозь «красные очки». Она заняла жесткую позицию относительно российской агрессии в Чечне и еще более жесткую позицию в отношении любого российского вмешательства в дела соседних страны, которое считала постсоветским рецидивизмом. Тем не менее Райс действительно пыталась понять истинные причины современной российской политики.

Некоторые из экспертов по России в администрации Буша подчеркивали, что недостаточно учитывается, откуда возвращается Россия, и нельзя ожидать, что она «вестернизируется» за одну ночь (или вообще когда-нибудь) и что единственный способ получить поддержку Путина — это понять его страхи (позиция Блэра) и согласиться с тем, что Россия имеет законное право надеяться, что ее голос будет услышан и ее интересы будут приниматься во внимание. На высшем уровне это мнение наиболее жестко представлял госсекретарь США Колин Пауэлл. По словам одного информированного источника, пожелавшего остаться неизвестным, сам президент Буш, у которого сформировались настоящие дружеские отношения с Путиным, склонялся к этому мнению. Но политика в большей степени формировалась теми, кто не доверял России, так называемыми неоконсерваторами — такими как вице-президент Дик Чейни, министр обороны Дональд Рамсфельд, помощник госсекретаря США по европейским и евроазиатским делам Дэн Фрайд и Ник Бернс, представитель США в НАТО (и позже заместитель госсекретаря). Где-то между двумя лагерями располагались советник по национальной безопасности Кондолиза Райс и ее помощник Стивен Хэдли.

Источник продолжал: «Некоторые из высокопоставленных политиков многое понимали, но понимали под весьма специфическим углом зрения. Реально определяли политику в отношении России люди, которые на протяжении 1990-х гг. занимались проблемами европейской безопасности, их целью было завершить не законченный в 1990-е годы процесс — создание свободной, неделимой и мирной Европы. И существовало мнение, что если принимать Россию, то в перспективе придется каким-то образом подтверждать ее право на защиту определенных интересов или привилегий».

Таким образом, политика Буша в отношении России формировалась преимущественно людьми, которые в первую очередь заботились о безопасности Центральной и Восточной Европы, которые верили, что Запад «победил» в холодной войне, и были решительно настроены присоединить бывших советских сателлитов к свободному Западу, в том числе к НАТО и Европейскому Союзу — даже с риском пойти на конфронтацию с Россией. Польша, Чехия и Венгрия уже стали членами НАТО в 1999 г., и теперь альянс готовился запустить вторую волну расширения — включить в состав альянса Словакию, Словению, Болгарию и Румынию, плюс (что могло вызвать наибольшее недовольство России) прибалтийские страны — Эстонию, Латвию и Литву, которые недавно еще входили в состав СССР и непосредственно граничили с нынешней Россией.

Дэн Фрайд говорил в интервью: «Не требует доказательств тот факт, что интересы и свободы стран, пострадавших от советской оккупации, должны были оказаться заложниками российского чувства утраты империи. Ведь в известной степени Советы достигли своего влияния в Европе благодаря господам Молотову и Риббентропу, или, если угодно, Сталину и Гитлеру»3.

Однажды за завтраком в лондонском отеле я сказал Нику Бернсу, что Россия может иметь законные основания беспокоиться по поводу расширения НАТО до ее порога и размещения нового американского вооружения. Это, в конце концов, ее «задний двор». И получил бескомпромиссный ответ: «Перебьются! Они потеряли это право. Теперь это американские национальные интересы»4. На мой взгляд, такой ответ должен был послужить препятствием для включения в общеевропейский процесс даже реформированной, «демократической» России. По мнению Бернса, она «потеряла право» влиять на события на своем заднем дворе, очевидно, унаследовав грехи Советского Союза, в то время как США получили право на такое влияние, поскольку это затрагивало «американские национальные интересы».

Он продолжал: «Когда зашел разговор о включении в состав НАТО прибалтийских стран, и в Европе, и в Вашингтоне разгорелись жаркие споры. Даже Джордж Тенет [директор ЦРУ], к примеру, был против. Но многие из нас, по существу, потеряли надежду на то, что России можно доверять или интегрировать ее в Европу. К 2002 г. усилилось подозрение, что Путин — не тот человек, каким мы его себе представляли, что он не может превратить Россию в надежного союзника. Мы пришли к заключению, что хотим иметь хорошие отношения с Россией, но главной нашей целью в регионе после окончания холодной войны была свобода и освобождение стран Восточной и Центральной Европы. США сильно сопротивлялись этому, нам пришлось много спорить, но мы были уверены, что с русскими надо быть осторожными. Мы решили, что важнее добиться одной реальной цели после распада СССР. Джордж Буш стал горячим сторонником этой идеи».

Неоконсерваторы полагали, что вера в Россию, сложившаяся в 1990-е гг., провалилась. «Я понял, что Россия снова попытается занять в Европе доминирующее положение, и что мы должны защитить страны Центральной и Восточной Европы, — сказал Бернс. — Путин готов вернуть России былую мощь. Это стало ясно к концу 2002 г.»5.