Возроди во мне жизнь - Анхелес Мастретта

Биби была немного моложе меня. Когда мы с ней познакомились, она была замужем за доктором, чего как будто стыдилась. Когда ее спрашивали, сколько он зарабатывает, она отвечала, что в зависимости от того, сколько попросит. Ее муж был хорошим врачом, лечившим детей от простуды и расстройства желудка, а их матерей — от чрезмерного беспокойства. Однажды Верания подавилась карамелькой и стала задыхаться, и я побежала к нему. Я испугалась, что моя девочка умрет; в ушах у меня уже звучали крики генерала, называющего меня убийцей.

Лишь войдя в его приемную в доме номер 3 на Северной улице, я почувствовала облегчение. Девочка по-прежнему задыхалась и выглядела синюшной, но доктор велел мне успокоиться и дал ей выпить горячего отвара ромашки, она выплюнула карамельку и снова задышала. Когда она откашлялась и лицо ее снова приняло нормальный цвет, я расплакалась и бросилась обнимать и целовать доктора. Как раз в эту минуту в его кабинет и вошла Биби.

— Он спас мою дочку, — сказала я, чувствуя себя виноватой, хотя тогда еще не знала, кто она такая.

— Именно так, — ответил доктор, ничуть не смутившись. — Эта сеньора — супруга генерала Асенсио, — объяснил он Биби.

— И каково это? — воскликнула она вместо приветствия.

Я пожала плечами, и тут мы обе рассмеялись, к величайшему удивлению доктора.

После этого случая я часто с ней виделась. Иногда мы встречались на улице, расспрашивали друг друга о мужьях, причем она высоко ценила моего, а я — ее; обсуждали детей, она жаловалась на слабое здоровье своего сына, а я — на бесконечные проказы моих сорванцов. Затем мы целовались на прощание, едва касаясь губами щек.

Много лет спустя она призналась, что эти встречи заставили ее почувствовать себя важной персоной.

Однажды скончался ее муж. Он умер тихо и незаметно — так же, как и жил, и не оставил ей ни сентаво, вполне ожидаемо. Я отправилась на его похороны — в знак благодарности за то, что он лечил моих детей, а также потому, что у нас в Пуэбле было принято посещать похороны, свадьбы, крестины и первые причастия всем городом. А кроме того, надо же было как-то убить время.

Там я увидела Биби, державшую за руку сына. Я сочувственно обняла ее и передала конверт с деньгами.

— Мой долг твоему мужу, — произнесла я с тяжелым вздохом.

— Ты всегда так деликатна, Каталина, — ответила она.

Она не плакала. Я помню, как хороша она была во вдовьем наряде. В день похорон она выглядела еще моложе, ее черные глаза так и сверкали. Она была очень красива, как грустно думать, что единственный удел этой ее красоты — прогулки по улицам Пуэблы за руку с сыном-подростком, что скоро на этом прекрасном лице появятся морщины при мыслях о том, какие вещи продать, чтобы заплатить за обучение сына. Вскоре она уехала в Мехико к своим братьям, которые работали в газете, принадлежащей генералу Гомесу Сото.

В следующий раз я увидела ее уже в доме этого самого Гомеса Сото. Это был огромный и совершенно безумный дом — такой же, как наш. Биби сидела в саду в синем платье с глубоким вырезом на спине и груди и улыбалась самой очаровательной улыбкой.

— Ты прекрасно выглядишь, — заметила я.

— Просто я наконец-то выбралась из нищеты.

— Поздравляю, — сказала я, вспомнив любимую фразу моей матери, которую она всегда произносила, когда хотела выразить сдержанную радость кому-то из внезапно разбогатевших знакомых, не вдаваясь в подробности, откуда это богатство взялось.

Мы сидели, глядя на роскошный бассейн, в котором плавали свечи, окруженные венками из гардений.

— Божественно, не правда ли? — спросила она.

— Божественно, — согласилась я.

После этого мы заговорили о других божественных вещах: о чулках, которые ей привозят из-за границы, о том, как ей нравится статуя Ангела независимости, а также о том, считаю ли я допустимым принимать цветы от женатого мужчины. Я рассмеялась. Что за безумный вопрос, когда столько женщин не считают зазорным принимать от моего мужа не то что цветы — ключи от машины, упакованные в нарядную коробочку, пока сама машина уже дожидается у двери.

— Как говорила моя тетушка Нико, до свадьбы — ни единого цветочка, — произнесла она.

— Но ты же не собираешься всю жизнь придерживаться этого принципа? — спросила я.

В конце концов она призналась, что генерал Гомес Сото попросил ее стать хозяйкой этого дома.

— Только этого дома? — поинтересовалась я.

— В других домах живут его жена и дети, — ответила она. — В этом пока нет.

Жене генерала Гомеса не грозило оказаться на улице. Это была женщина того же возраста, что и сам генерал — то есть, около сорока пяти лет. Он прожил с ней долгие годы, еще с тех времен, когда был простым солдатом. У них было девять детей — уже взрослых, некоторые уже женаты. Теперь его жена ощущала себя всего лишь бабушкой и ничего не ждала от жизни, в то время как муж разбогател. Но насколько я знала генералов, Гомес Сото вовсе не собирался бросать семью и жениться на Биби.

— Скажите ему, что согласна, но пусть он запишет дом на твое имя, — посоветовала я.

— Боюсь, что это невозможно, Каталина, — сказала она, покраснев. — Я просто не посмею. Он и так уже столько для меня сделал. Он так добр ко мне...

— Много сделал — сделает еще, — сказала я. — Ему ведь это ничего не стоит, дорогая. Он отгрохал тебе такой бассейн — так неужели ему трудно поставить маленькую подпись? Это ведь такой пустяк. Ты собираешься стать его содержанкой?

— Поначалу, — заявила она с самоуверенностью пятнадцатилетней девочки. — Но потом я намерена добиться большего.

Спустя месяц после этого разговора она приехала ко мне в гости в Пуэблу. Я смотрела, как она, довольная и счастливая, выбирается из огромной машины — такой же, как у меня. Сына с ней не было, зато сама она куталась в дорогие меха, несмотря на мартовскую жару. Я с возмущением заговорила о недостойном поведении генерала Сото и заявила, что считаю его отчасти виновным в гибели Сориано, поскольку он не только поддержал Андреса, но и в конце концов купил газету, принадлежавшую покойному. Биби не хотела ничего слушать.

Мы прогуливались по террасе, любуясь панорамой раскинувшегося внизу города и десятками церквей, вознесших в небо свои сияющие купола. Я любила смотреть на город. Улицы Пуэблы отсюда выглядели изумительно; казалось, любой дом можно взять в руки, словно детскую игрушку.

— Мне надоело так жить, Каталина, — призналась она. — Если бы ты знала, как это ужасно — быть бедной вдовой, к которой каждый норовит протянуть свои грязные лапы. И почти никто ничего не желает давать взамен. Генерал, по крайней мере, щедр. Посмотри на машину, которую он мне подарил, посмотри, сколько прислуги он для меня нанял. Он обещал свозить меня в Европу, обещал купить все, чего я только пожелаю, мы ходим в театры. Всего этого я бы никогда не увидела, прозябая в этой дыре или строча на пишущей машинке в киностудии, провожая взглядом Марию Феликс [11] и думая о том, что я — уже старуха, а она по-прежнему молода и прекрасна. Нет, Каталина, не пытайся меня отговаривать. Я все равно тебя не послушаю.

— В этом ты права, — ответила я. — Моя жизнь тоже не сахар, но я не жалуюсь. С какой стати мне тебя осуждать? Конечно, мне не с чем сравнивать, да и выбора у меня особого не было. Мне не довелось быть женой обычного человека, а не ходячей головоломки. Порой мне кажется, что предпочла бы быть женой врача, который знает, где у детей находятся миндалины. Хотя, возможно, это точно такая же скука, только без мехового манто. Кстати, почему бы тебе не выйти замуж за брата твоего зятя? Он милый и симпатичный.

— Потому что он уже женат. Это как раз один из тех типчиков, что тянут ко мне грязные лапы.

Вскоре мы стали подругами. Она в конце концов стала жить вместе с Гомесом Сото, тот подарил ей роскошный автомобиль с затемненными стеклами и дом с бассейном и цветами. Вот только с путешествием по Европе пока не получалось. Теперь ей не приходилось ни ходить пешком, ни самой покупать себе одежду. Все доставляли на дом: платья, обувь, модные шляпки из Парижа. Как будто это так уж необходимо — ходить по коридорам собственного дома в шляпке с вуалью! Даже театр пригласили к ней на дом, установив сцену в глубине сада.

В доме Биби устраивали частные представления. Приглашали полгорода, и даже пуританка Чофи решилась нанести им визит вместе с мужем. Поддержка газет Гомеса Сото была необходима для кампании Фито, и потому они распинались перед ним, как могли.

— Не переживай, — сказал ей Андрес, когда мы вместе ехали в дом Биби. — Гомес Сото разберется, с кем дружить, к тому же он — человек благодарный, а я одолжил ему денег на новые машины.

— Казенные деньги? — спросил Родольфо тоном наивного дурачка.

— Разумеется, братец. Ты же сам знаешь, что страна — это прежде всего чьи-то имя и фамилия, а долг — всегда долг. Он знает, что в долгу перед нами. По крайней мере, ты согласился поехать, а его приемы всегда великолепны. Правда, Катин?