Меняю бред на бренд - Наталья Нецкая

У меня пропал ученик. Плохой ученик. Неблагополучный. Второгодник-переросток. Опекаемый бабушкой. Таких не удаётся дотянуть даже до окончания 8 классов.

Сбежал и оставил записку: «Бабань, не беспокойся. Я в бегах, вернусь через две недели».

Бабка обратилась в школу, ко мне, с просьбой помочь найти её непутёвого единственного внука, кровиночку беспокойную. Я отправил на поиски людей, сделал запросы в районную милицию, инспекцию по делам несовершеннолетних и другие инстанции. Парня искали долгие 10 дней. Бабка оплакивала уже потерянного авантюрного внука, вытирала краем фартука горькие слёзы одиночества и безнадёжности. Единственная дочь померла от слишком развесёлой хмельной жизни. Сгорела, как бабочка. Остался внучок. Растила его бабка одна, холила, лелеяла и прощала злобный волчий характер, потому что жалела – без матки и отца же растёт.

Через две недели на городских дачах был обнаружен пацан с шайкой-лейкой других подобных себе дружков – одиноких волчат. Все они были из неблагополучных семей, жили на дачах, разоряли чужие погреба, пили, курили и чувствовали себя наконец-то хозяевами жизни.

Парня мне доставили сразу после его обнаружения. Я сидел в своём кабинете напротив двери, когда увидел злые и голодные глаза моего волчонка. Попросил закрыть дверь. Учитель-военрук, который привёл мне пацана, захлопнул её. Пацан стоял и ждал от меня очередных воспитательных тирад, которые были ему как слону дробина. Я это отлично понимал, но не знал, как всё-таки на него воздействовать. Тут мне пришла в голову одна ценная, но опасная мысль. И я, недолго думая, подбежал к двери и ключом закрыл входной замок! Пацан напрягся. Он был в ловушке!

Я развернул его спиной, быстро стянул с себя ремень и так же резко пригнул его голову к своему письменному столу.

– Что ты делаешь?! – взревел пацан после того, как получил первый удар по известному мягкому месту.

– Это тебе от бабки, от матери, от отца, а это за меня! – был мой последний взмах. Пацан от бессилия и злости, размазывая сопли и слёзы по грязному лицу, истерил. Орал, что ненавидит меня, что будет жаловаться, что я не имею права!

– И ещё. С завтрашнего дня… Слышишь, тебе говорю?! Помогаешь бабке во всём, не пропускаешь школу и ведёшь себя прилично. За это я тебе обещаю аттестат о неполном среднем образовании. И помогу устроиться в хорошее ПТУ, где ты получишь профессию. Если ещё выкинешь что-нибудь, выпорю нещадно и исключу из школы! – сказав это, я выпихнул его за дверь.

Да, я был жесток, да, я рисковал. Но я поступил так, как подсказывали мои педагогическое чутьё и отцовские чувства.

На следующий день пацан появился в школе, это был хороший знак. Он пытался не показываться мне на глаза, я тоже не особо хотел его видеть. Через неделю пришла бабка и спросила, что я сделал с её внуком. Честно говоря, я напрягся. Бабка сказала, что пацана как подменили, что он ей во всём помогает и вообще теперь в доме тишь да гладь, да божья благодать. Учителя тоже перестали на него жаловаться.

Я ничего не ответил на бабкин вопрос.

Прошло 20 лет с тех пор, я давно не работаю в той школе, но почему-то вдруг вспомнился этот эпизод из моей жизни, и захотелось узнать: как он теперь, этот пацан? Как сложилась его судьба? Но как-то всё забываю об этом спросить…

Мать и дочь

Около деревни, как назло, находилась воинская часть с молодыми солдатами-срочниками. Туда повадились мои бывшие выпускницыдесятиклассницы к парням бегать. Хоть метлой их выгоняй оттуда. Я был в то время не только директором школы, но и секретарём местной партийной организации и, следовательно, отвечал за всё, в том числе и за морально-нравственное состояние своих бывших воспитанниц. Обратилось ко мне командование части: «Три ваши барышни в окна по верёвкам лазят к солдатам каждую ночь. Повлияйте на них как-нибудь. Ну, управы на них нет никакой!»

Я вынужден был реагировать. Вызвал девиц, похожих на весенних драных кошек, для соответствующей беседы. Все они были из неблагополучных семей безнадёжных алкашей и уже в школе не отличались высокой нравственностью. Постыдил их, как мог, и для острастки попросил ещё сельский женсовет провести с ними необходимую профилактическую работу. На заседание женсовета явилась добрая половина женщин посёлка и устроила такую мощную обструкцию гулящим девкам, что мне их стало даже жалко. По-видимому, многие из обличающих таким образом, и не без оснований, старались обезопасить от них своих мужиков.

После этой профилактики две девицы успокоились, а одна – Вера – вдруг пропала. Совсем. Стали её искать, но безуспешно. Через некоторое время кто-то из деревенских сказал, что вроде как на близлежащей станции её сбило поездом на переезде, когда она к солдатикам бежала, и что труп её очень изуродован. Об этом сообщили матери, которая тотчас выехала и сразу «опознала» свою блудную дочь. Убитая горем родительница быстро обежала всю деревню и собрала на гроб и похороны необходимые деньги. Заодно запаслась водкой сразу на девять и сорок дней, поскольку в стране был сухой закон и водку выдавали по разрешению только в чрезвычайных ситуациях: на свадьбу, похороны и так далее.

Выпросив у директора совхоза грузовик, она сгоняла в город, привезла гроб и всё, что положено в таких случаях для погребения. После этого стала горе водкой заливать и ждать, когда привезут из морга её непутёвую и несчастную дочь, чтобы достойно её захоронить. Каково же было потрясение для неё и всех сельских обитателей, когда на военном уазике вместо трупа привезли живую и невредимую дочь.

Она, оказывается, почти неделю жила у какого-то прапорщика из той же воинской части, и он даже обещал, по её словам, на ней жениться. На другой день вся деревня обозревала, как две кумушки, мать и дочь, пьяные в стельку, тащили гроб продавать обратно в город. Случилось недоразумение. Под поезд попала другая, чужая. А наша девка-то просто была очень любвеобильной! Вот и сгинула в никуда на неопределённое время. Что с ней поделаешь? Весна, любовь, гормон…

Друганы

Васька с Борькой были не разлей вода. На деревне их знали как злостных алкоголиков, потомственных тунеядцев и друганов, каких свет не видывал. Всё на двоих делили: бутылку, случайную бабу, шмат сала и прочее. Ругались часто, материли друг друга так, что вся деревня на ушах стояла, но скучали друг без друга, как не скучают даже страстные любовники.

Вот как-то раз Васька спросил у Борьки, какой он веры. Как-то раньше эту тему они не поднимали. Видимо, дошла очередь и до религии.

Мусульманин, – ответил Борька.

А что ты сало-то жрёшь со мной?

Так не в сале же дело, друг…

А в чём?

Гы… – заржал Борька. – В свистке!

В каком это свистке? – аж протрезвел Васька.

Ну, в этом самом… – и Борян потрогал себя за ширинку.

Покажи, – заворожёнными глазами поглядел Васька на Борьку. И Борька показал свой «свисток».

– Обрезание – вот что у нас самое главное в религии! – поднял палец вверх мусульманин.

– Вот оно что, друг… Слушай, Борька, раз мы с тобой такие друганы, мы и религии должны быть одной. Ты обрезанный уже, тебе не пришьёшь обратно, чтобы в христианство моё вдариться. Давай тогда ты мне обрезание сам сделаешь!

Ого! А если не получится?

Получится, друг, доверяю…

Они пошли, взяли ещё спирта для храбрости и острый Борькин топор, который был поправлен оселком для верности.

– Ну, давай, друг! – и Васька мужественно подставил своё достоинство на свежеотпиленную чурку.

Обрезание прошло успешно, никто не умер, все остались живы, только теперь за утерю полчлена Борька Ваську поит всегда на свои. Зато мусульмане теперь оба… Друганы!

Пап, а была у тебя мечта?

Конечно. Их много было.

А воплощённая?

Да, и не одна.

Рассказывай!

Воплощённая мечта

Шёл 1985 год. Начало горбачёвской перестройки. Страна жила новыми ожиданиями и надеждами. Даже в самой партии наметились неожиданные перемены. Шло омоложение партийной номенклатуры, это означало, что в стране хотели видеть среди партийных лидеров молодые лица, не отягощённые брежневским и сталинским прошлым. Я, как молодой коммунист, оказался в их числе и был рекомендован секретарём партийного комитета в один из больших и проблемных сибирских совхозов. Вместе с вновь назначенным молодым директором совхоза мне предстояло проводить политику подъёма сельского хозяйства путём воплощения нового партийного лозунга – «Ускорение и перестройка!».

Пока я бегал по посёлку в поисках ключей от новой квартиры, моя молодая жена с двумя дочерьми стояла во дворе дома, а за ними наблюдали несколько пар глаз из соседских окон. Но никто не предложил зайти. Стоял ноябрь, дул холодный ветер со снегом. Одна из дочек была грудным ребёнком. Позднее я узнал, что такое несвойственное сельским жителям недобрососедство было вызвано тем, что на мой пост и директорский и соответствующие им служебные квартиры претендовали как раз лица из соседних домов.