Отстрел - Леонид Словин

— Кто-нибудь находился еще в это время в вестибюле?

— Посетители!

— Не вмешивались?

— Такой страх…

— А Ершов?

— Он — конечно! Вы не видели его пьяного? Сразу разнимать… Я вцепилась: «Не пущу!»

— Милиция была?

— Какая там милиция?!

— А эти трое, что били… Ты их знаешь?

— Черные!

— За что? Слышала?

— Там не только я, все слышали! Шайба перед тем продал им наркоту. В ампуле. А оказалось, простая вода из крана…

— Телефон Туркмении у тебя с собой?

— Я помню…

Бутурлин и Савельев разговаривали с ним вместе.

— Давно ушли из «Новых центурионов»?

— Пока мне не скажут, за что взяли, не буду отвечать.

— И все-таки…

— С полгода.

— Вместе с Шайбой?

— Нет.

— Шайбу видел давно? — Бутурлин перешел на «ты».

— Наверное, тоже с полгода.

— Что-то произошло?

— Я не буду обсуждать этот вопрос…

Савельич заметил:

—Ты — мент! Как я, как Бутурлин. Можем быть откровенны. Я чувствую тебя!

— Я — бывший мент!

Бутурлин поддержал:

— Бывших ментов нет! У нас проблема…

—Теперь, к счастью, не моя. Я отсидел. Судимость с меня снята. У меня лицензия частного охранника. Пока нигде не работаю. Иногда меня приглашают, когда есть подработка.

Туркмения был худощав, жилист. На нем была широкая, сваливающаяся с плеч куртка, с рукавами, начинавшимися едва ли не от самого пояса. Бутурлин обратил внимание на рукава — они были в две трети — обрезанные внизу, как у телохранителей, занимавшихся «личкой».

— Я понял ваш интерес. Давайте официально… С прошлым покончено. И я больше не хочу слышать о конторе.

— Спасибо за откровенность…

— Ничего не стоит.

— Ты только забыл, что, когда у нас возникает проблема, контора идет как танк.

— Знаю.

— Мы вынуждены тебя задержать.

— За что?

—Не знаю пока. Может, хранение огнестрельного оружия, может, наркотик. Мы с тобой откровенны. Ты не оставляешь нам другого выбора.

— Это незаконно.

—Согласен.

— Я буду жаловаться.

— Предложи другой выход!

Лондонский рейс «Бритиш-Эйр» прибыл в Москву рано утром.

Игумнов еще в самолете снял кожаную куртку а-ля Марлон Брандо, долгое время шокировавшую милицейское начальство и содействовавшую его индивидуальности в конторе. Тем не менее его взяли под наблюдение уже в Шереметьеве. Под надзором подозрительно оживленной парочки он вышел из аэропорта. Машина «Лайнса» ждала его. Игумнов тем не менее предпочел сделать вид, что нашел «левака».

— Довезешь, мастер?

— Садись. В любой конец Москвы пятьдесят баксов…

В салоне Игумнов сразу переложил в «бардачок» кассету, привезенную из Лондона.

—Передашь из рук в руки.

Водитель, в свою очередь, вручил короткое послание Рэмбо: «Миху у сестры не видели. Тебе необходимо с ней срочно встретиться. Никому другому о н и не поверят…»

В любом случае начинать следовало с собственного дома.

Хвост за собой водитель обнаружил тоже быстро. Вели профессионалы, двумя бригадами. Игумнов из машины позвонил Рэмбо. Тот оказался у себя.

—Такие дела… — Он рассказал о слежке.

—Сразу из дому не уходи. Я позвоню.

Добрались без приключений. Под блатную музыку. У Игумнова был тоже любимый речитатив: «…Эта песенка народная на слова поэта Танича — о любви оперуполномоченного к даме одной из Дома твор-чества-а…»

Дом Игумнова оказался на прежнем месте — в огромном дворе, заставленном гаражами-«ракушками». Жильцы только подумывали еще о его благоустройстве. Все было так, как Игумнов оставил.

В почтовом ящике лежало несколько рекламных листков, опущенная по ошибке чужая «Советская Россия» с призывом голосовать за Зюганова и две записки. Игумнов прочитал обе еще в лифте.

«Если твоя спецкобура жива и тебе ни к чему, — писал знакомый опер, — позвони…»

Чудесным образом кореша на Курском вокзале пронюхали, что Игумнов не сдал положенное снаряжение.

«А еще лучше забрось в отдел. У друга неприятность…»

«Это можно…»

Сестра Михи работала именно на Курском.

Второе послание было подписано кадровиком управления, он просил срочно позвонить. Не исключалось, что речь шла о том же самом.

«По-шел!..»

Он поднялся к себе на шестой. Несмотря на закрытые окна, всюду на мебели толстым слоем лежала пыль. На окнах виднелись потеки прошедших в Москве дождей. Игумнов поставил чайник на плиту. Прошел по квартире.

Милицейская спецкобура была все равно не нужна. Рэмбо подарил ему «штатную» — в виде сумки-«напузника» с мгновенно отбрасывающейся передней стенкой. Такие носили теперь во всем мире большинство частных секьюрити. Поиск кобуры он соединил с привычным, на скорую руку, чаепитием.

Рэмбо позвонил через час с небольшим. Он успел прослушать сделанную в Лондоне запись:

—Очень интересно. Меня интересует упоминаемое в связи с фондом «Дромит» слово «чек»… Очень актуально. О каком фонде идет речь?.. Нам с ним, возможно, придется пересечься. В общем, ты понимаешь.

—Да.

—Мы готовы пойти на бартер со всеми в обмен на информацию. Не важно, кто ее представит. Мистер Варнава или мистер Афганец… Попробуй внушить его сестре.

— Для этого я должен попасть на Курский абсолютно ч и с т ы м… А за мной, похоже, работают профессионалы.

— Это мой геморрой. Моя бригада ждет тебя у входа в метро… Ты потащишь за собой хвост пешком на Старый Арбат. В переулок Вахтангова. — Рэмбо назвал номер дома. — За это время, я думаю, мы всех засветим… Войдешь и выйдешь через коридор. Во дворе будет стоять «девятка». Дальше — ты чист.

— Понял.

— Похороны Ковача назначены на шестнадцать. К этому времени прилетит Неерия. Я тебя ему представлю.

— Ты едешь из офиса?

— С Таганки. Могу тебя подхватить на Курском.

— У выхода из туннеля к такси.

— Позвони в машину…

Игумнов глотком допил чай. Уходя, огляделся. Квартира принадлежала матери, она коротала тут свои последние годы одна, пока беспутный сын обживал чужие углы цэковского дома на Тверской. В комнатах все напоминало о матери и не было ничего из прошлых жизней сына. Его чемодан с вещами, привезенный после смерти жены, так и стоял наполовину нераспакованный.

Уходя, Игумнов опустил «Советскую Россию» в ящик соседей.

В «Новых центурионах» платили неплохо. Народ был самостоятельный.

Братва присматривалась к Туркмении.

Новый президент — бывший сотрудник главка уголовного розыска Тяглов — быстро разобрался. Часть охранников, большинство с уголовным прошлым, ушли первыми. В том числе Туркмения.

Трезвые, дисциплинированные, бывшие сотрудники спецслужб тоже ушли. Туркмения встречал их потом в Фонде психологической помощи Галдера…

Шайба подался к Савону, о котором до этого никогда не заикался и вроде его не знал. Потом оказалось: «Знал!» И даже делал дела, работая в Шереметьеве. Продавал своих!.. С тех пор их ничто не связывало.

В Фонд психологической помощи Туркмению рекомендовал сосед по дому — Плата, знавший его историю.

Офис помещался на Дмитровском. Вывески на русском и английском ничего не объясняли. «Фонд психологической помощи MARK V. GALDER». Перед особняком находилась охраняемая стоянка. Жильцы не без оснований полагали, что дверь с темным глазком посредине постоянно заперта на замок.

Туркмения впервые приехал сюда под вечер по предварительному звонку. Дежурный долго всматривался, прежде чем впустить. Потом позволил ему пройти в небольшую прихожую. Два кресла: для дежурного и помощника. Письменный стол. Вторая комната — для наряда. Там спали несколько человек, свободных от смены. Телевизор. Под ногами синтетический ковер, уходящий в офис.

—Оружие есть?

Проверили портативным металлоискателем.

— Порядок… — Дежурный был из офицеров. Доложил по внутренней связи: — Тут к вам Туркмения… Да. Понял. — Дежурный положил трубку. — Подождите немного. Сейчас освободятся.

— Курить тут можно?

— Курите…

Молодой породистый мужик начальственного вида неслышно вывернул из коридора:

—Капитан, мне суточную ведомость…

Острые глазки обыскали Туркмению всего. Никакой ведомости ему не нужно было. Подошел, чтобы познакомиться.

—Пожалуйста, товарищ полковник…

Офис был стремный.

За плотно закрытыми дверями шла неслышная, скрытая от глаз закона и посторонних, невидимая жизнь. Атмосфера тут была иной, чем в «Новых центурионах». Сотник взял какие-то бумаги. Ушел. Почти сразу раздался звонок. Руководство Фонда готово было его принять.

—Пойдемте… — Дежурный повел неслышным синтетическим покрытием в глубь офиса. Открыл дверь.

Сидевшего за столом — лет тридцати пяти, с приятными чертами лица, высокого — Туркмения видел однажды в обществе соседа. Потом Плата назвал и его имя — Кудим.