1913. Лето целого века - Флориан Иллиес

Рудольф Александр Шредер весной 1913 года едет в Италию и останавливается у Рудольфа Борхардта в старом крестьянском доме в Апуанских Альпах, высоко над покрытой лесом долиной Серхио. Во время разговора со Шредером Борхардт шутки ради пишет на открытке для Гуго фон Гофмансталя экспромтом греческий дистих на дорийском диалекте. «Мне, – писал Рудольф Александр Шредер, – приятно было понять эти строки наполовину: мертвым, далеким диалектом он владел как родным языком». А Гофмансталь, можно добавить, понял содержание карточки так быстро, словно беседовал с венским извозчиком (с которым он, однако, никогда бы не заговорил).

В начале мая Рудольф Штайнер пишет матери: «Постоянно грозит начаться война». Но у него нет времени об этом беспокоиться. Он хочет наконец-то воздвигнуть центр антропософии, так называемый Иоганнес-Бау.

А после того как планы построить это здание в Мюнхене окончательно разбились о строительную комиссию, 18 мая он заявляет своим приверженцам в Штутгарте, что, стремясь к чему-то новому, непременно следует обходить Мюнхен стороной, ибо этому городу присуще некое умирание (если бы это услышал Освальд Шпенглер в своем мюнхенском кабинете, где он писал «Закат Европы», он бы вскрикнул от радости).

Штайнер объясняет: «Новые культуры никогда не могли прижиться в отмирающем». Он давно чувствовал, что идеальным местом для расцвета стал бы Дорнах близ Базеля. Но было еще слишком рано.

До сих пор центр антропософии находился в Берлине во флигеле на Мотцщтрассе, 17. Там Рудольф Штайнер жил со своей женой Анной, но настоял на том, чтобы к ним въехала преданная любимая Мария фон Сиверс, что, конечно, не могло хорошо кончиться. Во всем флигеле царила определенная атмосфера «стартапа»: минимум мебели, пара столов, книги, кровать. Всегда было слышно, как где-то секретарша стучит по печатной машинке фирмы «Ремингтон». Под большим давлением Рудольф Штайнер писал здесь доклад за докладом, отточенные за долгие часы тезисы о состоянии души и мира, о христианстве, о духе девятнадцатого века; а параллельно его «офис» занимался организацией поездок с докладами по всей Европе. Почти две трети года Штайнера и Марии не было дома – когда Штайнер бывал в Берлине, то паломники тянулись на Мотцштрассе, чтобы просить Мастера о помощи и просветлении. Он принимает весь день: обстановка до странности обыденна, посетители ожидают на мягких стульях, затем проходят в маленькую комнату, где Штайнер сидит среди еще не распакованных с последней поездки чемоданов. Но всех он располагает к себе эмпатией и готовностью выслушать. Они ведь просто хотят быть понятыми в своей мировой скорби, притворившейся неврастенией. Известно, что Герман Гессе был одним из тех жаждущих искупления, кто получил аудиенцию у Штайнера, равно как и Франц Кафка. А благодаря Роберту Гернхардту известно даже почти наверняка, как могли проходить эти краткие встречи: «Кафка Штайнеру сказал: / „Ты меня не понимал“. / Штайнер же ему в ответ: / „Знаю, Франц, я твой секрет“».[17]

Наконец пришла весна. Штудиенрат Фридрих Браун с женой Франциской гордо катят детскую коляску по Придворному саду Мюнхена – в декабре у них родилась малышка Ева. Еве Браун шесть месяцев, когда двадцатичетырехлетний Адольф Гитлер в воскресенье, 25 мая, прибывает в Мюнхен.

В то воскресное утро, когда Гитлер покидает Вену, город застыл в шоке: один из самых высокопоставленных сотрудников военной и секретной службы Австро-Венгерской монархии, полковник Альфред Редль, был этой ночью уличен в шпионаже и в 01:45 застрелился в своем гостиничном номере. Пистолет ему любезно оставили в номере, комната номер 1 в гостинице «Кломзер», где он всегда останавливался, в обмен на подпись документа, в котором он признавал свою вину. И Редль, лишенный чести, дает императорским сотрудникам секретной службы спокойно покинуть комнату и лишь затем спускает курок. Когда император Франц Иосиф, в четыре утра поднимаясь с постели, узнает о масштабах военного шпионажа Редля и о событиях минувшей ночи, он глубоко вздыхает: «И это – новое время? И это – творения, которые оно порождает? В прежние времена такое и представить себе нельзя было». Сообщение в газетах пытается соблюсти приличия: «Начальник генерального штаба Пражского армейского корпуса, полковник Альфред Редль покончил с собой в приступе помутнения сознания. Высокоодаренный офицер, которого ожидала большая карьера, в последнее время страдал бессонницей». Так ужасающую новость о том, что один из влиятельнейших главнокомандующих Австро-Венгрии передал врагу военные планы, пытались выдать за самоубийство от бессонницы. Но Вена просчиталась с Эгоном Эрвином Кишем, молодым репортером газеты «Богемия». В это воскресенье на выездном матче своей футбольной команды «Штурм» Киш напрасно прождал самую серьезную грозу ворот – слесаря Ганса Вагнера. Когда тот на следующий день мнется в объяснениях перед капитаном, Киш узнает, что воскресным утром военные вызвали Вагнера, чтобы взломать дверь частных апартаментов в штабе армейского корпуса. И странные вещи он там увидел: женские платья из тюля, парфюмированную драпировку, розовые шелковые покрывала. Киш ловко метнул в одну берлинскую газету статью об истинной подоплеке смерти полковника Редля, которую раскопал благодаря товарищу по футболу. И тогда «Военному обозревателю» министерства военных дел не остается ничего иного, как уже в четверг, 29 мая, обнародовать всю правду: «В ночь с субботы, 24-го, на воскресенье, 25-е сего месяца, бывший полковник Редль покончил жизнь самоубийством, когда ему собирались предъявить обвинения в следующих тяжких и не вызывающих сомнения правонарушениях: 1) гомосексуальные связи, которые привели его к финансовым трудностям; 2) передача секретных служебных материалов агентам иноземной державы». Полковник Редль, по иронии судьбы награжденный Орденом Железной Короны третьей степени за заслуги в контрразведке, большая надежда армии, который лично рапортовал императору и состоял в тесной связи с начальником генерального штаба Германской империи, генералом фон Мольтке, этот самый полковник Редль оказался опереточным персонажем. Маленький, ухоженный рыжеволосый мужчина растратил все свое состояние на любовников, дарил им автомобили и квартиры, а себе каждый день покупал свежий парфюм и краску для волос. Оставшись без денег, он уже целых десять лет продавал России все стратегические планы Австро-Венгрии, ее военные шифры и сценарии экспансии.

Беспрецедентная катастрофа. Имя «Редль» стало синонимом пустотелой системы, устаревшей декадентской монархии, каиновой печатью. Его братьям Оскару и Генриху государство тут же снисходительно разрешило взять другую фамилию – Роден. Вместе с именем думали искоренить инцидент из памяти города и страны, но все тщетно – когда бы Стефан Цвейг ни думал об афере вокруг полковника Редля, он каждый раз чувствовал «ужас в горле». Лишь Эгона Эрвина Киша, разоблачителя, эта афера превратила из репортера в легенду. За это он получил одну из высших гражданских наград, которые могла присудить Вена: в кафе «Централь» для него всегда был свободен лучший столик.

Еще одна сноска, и страшная. 24 мая, то есть в ночь перед тем как застрелился полковник Редль, Артуру Шницлеру снится, что застрелился он сам: «Укусила бешеная собака, левая рука, к врачу; говорит, ничего серьезного; иду, в отчаянии – хочу застрелиться – в газете напишут: „как более великий до него“, какая наглость!»

Гитлер и его друг Рудольф Хойслер, с которым он жил в венском общежитии, ранним утром 25 мая сбежали поездом из Австрии – скорее всего, чтобы избежать грозящего призыва в армию. Тогда они еще не догадываются, что у армии сейчас другие заботы.

В первый же день они обходят весенние улицы Мюнхена в поисках комнаты. Они наслаждаются обозримостью города: всего 600 000 жителей вместо 2,1 миллиона в Вене, тишь и благодать. На Шлейсхаймерштрассе, 34 у портного Йозефа Поппа они вдруг замечают невзрачную табличку: «Сдается небольшая комната». Гитлер стучит в дверь, Анна Попп открывает, показывает комнату на третьем этаже слева, Гитлер сразу же соглашается. Судорожным почерком он вписывает в регистрационный формуляр: «Адольф Гитлер, художник архитектуры из Вены». С этой бумажкой Анна Попп идет к детям Йозефу и Элизе, двенадцати и восьми лет, и говорит им, чтоб играли теперь потише – отныне у них новый квартирант.

Три марки в неделю платят Гитлер и Хойслер за убогую комнатушку. Гитлер живет как и раньше в Вене: никаких пьянок, никаких женщин, каждый день по одной акварели – иногда и по две. Вместо церкви Святого Августина он рисует теперь церковь Девы Марии. В остальном – все как было. Уже через два дня он нашел мольберт и установил его в центре города.

Закончив пару видов города, он обходит крупные мюнхенские пивные и вечером в «Хофройхаусе» пытается продать туристам свои ведуты. Ювелир Пауль Кербер тоже иногда продает свои рисунки и парфюмерию фирмы «Шнель» на Зендлингерштрассе.