Письма из деревни - Александр Энгельгардт

Мне часто думается, не эта ли мертвая вялость, которою несет от книг, причиною, почему наши агрономические заведения выпускают так мало людей, идущих в практику? Мне все кажется, что профессор, который никогда сам не хозяйничал, который с первых дней своей научной карьеры засел за книги и много, если видел, как другие хозяйничают на образцовых фермах, который не жил хозяйственными интересами, не волновался, видя находящую в разгар покоса тучу, не страдал, видя как забило дождем его посев, который не нес материальной и нравственной ответственности за свои хозяйственные распоряжения, – мне кажется, что такой профессор, хотя бы он прочел все книги, написанные Шварцами и Шмальцами, никогда не будет чувствовать живого интереса к хозяйству, не будет иметь хозяйственных убеждений, смелости, уверенности в непреложности своих мнений, всего того, словом, что делается только «делом». Агроном, который никогда не прилагал своих знаний на деле, будет похож на химика, который изучил химию по книгам, но никогда сам в лаборатории не работал. Занятие агрономией по книгам, подобно тому как занятие химией или анатомией по книгам, есть онанизм для ума. Мне кажется, что такие профессора, сами не интересуясь живо предметом, не имея под собой почвы, не могут возбудить интереса к «делу» и в своих учениках, вследствие чего те, окончив курс в агрономическом заведении, не идут в хозяйство, а, копируя своих профессоров, поступают в чиновники. Недостаток агрономических книг у нас полнейший, хотя книг много. Беда тому, кто начнет хозяйничать при помощи этих книг; недаром сложилось у нас понятие, что, кто хозяйничает «по агрономии», тот разоряется.

Не найдя в книгах ничего путного относительно времени посева овса, выругавшись, и, разумеется, упомянув немцев – немцы-то тут, впрочем, ни в чем не виноваты, потому что они пишут для себя: вольно же нам, не пережевав, все таскать от них в свою утробу! – я пошел бродить по полям и лугам. Весна в полном разгаре, всюду зелень н благоухание, черемуха в полном цвету, козелец зацветает, в лесу стоит весенний гул от пения птиц, жужжания насекомых, земля тепла, хоть босиком ходи, на пашне пахнет земляными червями – вот он, посевной запах. Возвращаясь домой, встретил «деда»; бежит босиком, в одной рубахе и мокрых портах, и тащит что-то в ведерочке, должно быть, раков или рыбу. – Вот, думаю, кто мне скажет насчет посева. «Дед» – старик из ближайшей деревни, совсем сивый, как у нас говорят, был уже взрослым мальчиком в разоренный год и хорошо помнит французов – «обходительный, говорит, народ!» – потому что держал лошадей, которых его отец ковал проходящим французским кавалеристам. «Дед» хороший хозяин, знает все приметы, и его мнение всегда уважается на совете «стариков», который решает, когда сеять коноплю, овес, рожь и лен: у крестьян всегда бывает предварительное совещание, когда начать сев, особенно конопли, которую сеют все за раз, и как решат старики, так и делается. «Дед» – рыболов, летом постоянно доставляет мне рыбу и раков, а на заработанные деньги балует ребят, своих внучат, которых всегда сам возит на сельские ярмарки и там угощает на свои, рыбою и раками заработанные, деньги.

– Здравствуй, дед! что, рыбки принес?

– Рыбки, рыбки свеженькой.

– Небось, головли?

– Головлики, головлики.

– Что ж, трутся?

– Трутся, трутся.

– А ведь рано нынче пошел головль?

– Рано, – и не помню такой ранней весны.

– Сев, значит, овсяный?

– Да сев, головль трется, – скоро сев.

– Когда же сеять будем?

– А когда пора придет, когда пора придет. Рано нынче сеять будем.

– Я думаю сеять.

– Нет, нет, нет, рано еще, обожди маленько, когда матушка начнет выколашиваться; ты не смотри, что в Федине посеяли: там овес заморский; обожди маленько, а лен сей, лен сей.

Вечером, при докладе, Иван начал сдаваться насчет посева.

– Обходил рожь сегодня, – отлично набирается, скоро колоситься начнет, козелец зацветает, никогда еще такой ранней весны не было. Два сева сделаем, А.Н., – один до Николы, а другой после Николы.

4 мая мы засеяли половину поля овса, 10-го – вторую половину, 17-го посеяли ячмень. Посев ярового окончился благоприятно. Заделали хорошо. Ну, теперь все кончено, можно отдохнуть, только бы бог дал благоприятную погоду. После сева вскоре наступила засуха. С утра до ночи печет солнце, постоянно дует сухой юго-западный ветер. Земля высохла, потрескалась. Скоро превосходные вначале всходы овса начали желтеть. Неделя прошла, другая – беда! если еще несколько дней засухи, то яровое выгорит, как в прошедшем году. Тяжело хозяину в такое время; ходишь, на небо посматриваешь, в поле хоть не ходи, овес заострился, желтеет, трава на лугах не растет, отцвела ранее срока, зреет не своим спехом, сохнет. Чуть сделается пасмурно, набежит тучка, – радостно смотришь на небо. Упало несколько капель дождя… Ну, слава тебе господи, наконец-то дождь! Нет, небо нахмурилось, походили тучи, погремел гром в отдалении, и опять нет дождя, опять дует суховей, опять солнце жжет, точно раскаленное железо. Вот опять набежала тучка, брызнуло несколько капель дождя, а потом опять солнце, опять зной, а по сторонам все тучи ходят. Ну, наконец, будет дождь: совсем стемнело; с запада медленно надвигается темная грозовая туча, сверкнула молния, раз, другой; громовые удары следуют один за другим, все ближе и ближе надвигается туча, «старуха» в застольной уже зажгла страстную свечу и накурила ладаном, вот пахнуло холодом, поднялся вихрь, – сейчас польет дождь. Нет, туча прошла мимо и в пяти верстах разразилась проливным дождем и градом, который отбил рожь. Нас бог помиловал, а в окрестностях много полей отбито градом, так что засевать нечем было, и крестьяне должны были покупать рожь на посев.

Уже началась вывозка навоза, а дождя нет как нет, трава посохла, овес желтеет и видимо чахнет. Наконец, на второй день возки навоза, под вечер набежала туча и разразилась проливным дождем, который хорошо промочил землю, К утру все зазеленело. На другой день с утра зарядил обкладной дождь, так что после обеда пришлось прекратить возку навоза, потому что повознички – мальчики и девочки 7—12 лет, которые водят лошадей с возами навоза, – размякли, а повознички такой народ, что как размякнут да озябнут, убегут и лошадей побросают – что с ними поделаешь?

Прошло несколько дней; яровые поправились; но травы уже не могли поправиться – отавы зато хороши были потом – все время навозов шли дожди, перемежаясь с хорошими днями. Наступило время покоса, а дожди все идут. Перед Петровым днем как-то выскочило несколько хороших дней, – начали косить. Только что подкосили лучший луг – дождь. Через день опять погода, и пошло так: вечером помочит, утром парит, только что повернем, опять дождик – сеногной. Просто измучились; луг, который обыкновенно убирался в 5 дней, убирали 2 недели, да и то большая часть сена убрана сильно испортившегося – а травы-то и без того были плохи. Не успели еще покончить с главными покосами, наступило жнитво. Выскочило несколько хороших дней, и у меня в три дня сжали все поле; еще два хороших дня – и весь хлеб будет в сарае. Не тут-то было – пошел дождь и намочил снопы. Пришлось накрывать, расставлять, пересушивать; к счастию, выскочило три сухих дня с ветром: в два дня снопы высохли, на третий все 450 телег ржи были свезены и уложены в сарай. Уф! Когда положили последнюю телегу и Иван, замкнув сарай и перекрестившись, проговорил: «теперь только разлучи господи с дымушком», точно камень с сердца свалился. Не успели мы с Иваном дойти от сарая до дому, как пошел дождь. С уборкой ржи кончились все наши волнения. После того погода благоприятствовала всем работам: и поздние покосы, и посев озими, и уборка льнов и яровых шли хорошо. Конечно, не без того, чтобы мы не волновались; в особенности нас беспокоили льны, потому что мы, на основании того, что весна была ранняя, ожидали ранней осени и ранних зазимков; но если весна была такая, что и старики не запомнят, то осень тоже стояла превосходная, на редкость: скот ходил в поле до 1 ноября, следовательно, был в поле 61/2 месяцев.

За исключением трав и местами картофеля, все нынче уродилось хорошо.

В нынешнем году крестьяне, как я писал в первых письмах, пережили ужасную зиму – ни хлеба, ни корму. Только необыкновенно ранняя весна спасла скот. Когда скот весной рано пошел в поле, одной заботой стало меньше: нужно было только прокормиться до нови, но это-то и есть самое трудное. Зимою, кто победнее, кормились в миру кусочками; теперь же, когда наступило время работать, в кусочки ходить некогда, да теперь и не подадут, потому что у всех хлебы подобрались. Перебивались кое-как. Кто позамысловатее, как говорит Авдотья, те еще с зимы запасли хлеба на рабочее время – приберегали свой хлеб, а сами ходили в кусочки. Весною – кто скотину лишнюю продал и хлеба купил, кто работою обязался и на полученный задаток купил хлеба, кто в долг набрал до нови; но было множество и таких, которые перебивались изо дня в день. Раздобудется мужик где-нибудь пудиком мучицы, в долг возьмет, работу какую-нибудь сделает, ягненочка продаст, протянет несколько времени, работает, потом денек-другой голодает, бегая где бы еще достать хоть пудик, хоть полпудика, где-нибудь на поденщину станет, – хорошо еще, если можно хоть поденную работу найти, – заработает пуд муки и опять дома сидит, свою ниву пашет. Разумеется, тут не до хорошего хлеба; замесит баба с вечера хлеб; не успеет закиснуть – есть-то хочется, дети пищат – пресных лепешек напечет, а то и просто болтушку сделает. В праздник в кусочки сбегает, по окрестным деревням детей пошлет, а то и так около своих однодеревенцев, у которых хлеб есть, перебивается: сработает что-нибудь – покормят, скибку хлеба дадут; иной раз и просто зайдет к кому-нибудь во время обеда – не ел, скажет, сегодня; покормят – потом в покос, в жнитво поможет, поработает. А бабы… «А что ж ты будешь делать, – говорит Авдотья: – и… не умирать же с голоду!».