Дневник - Жюль Ренар

* В день появления романа гулять по улицам, искоса посматривать на груды книг в витринах, опасаясь, что продавец с презрением смотрит на тебя; видеть смертельного врага в книгопродавце, не выставившем твою книжку на витрине, — на самом же деле он просто не получил ее, — страдать, как человек, с которого содрана кожа. Да, книги превращаются в бруски мыла! Я слышал, как продавец в книжной лавке Фламмариона выкрикивал: «Один «Рыжик»! Два «Рыжика»! Три «Рыжика!»

Говорят, что если писатель хорош с Ашилем, — продавцом в книжной лавке издательства Кальман-Леви на Итальянском бульваре, — то ему обеспечена продажа ста экземпляров; но только этот господин непокладист, у него свои заскоки. Обычного подношения экземпляра с авторским посвящением здесь маловато. Он даже покупателей выставляет за дверь. Словом, оригинал, который, очевидно, здорово презирает литературную братию.

3 ноября. Я как стенные часы, чей маятник без устали качается — от гордыни до самоуничижения; но я просто стою на ногах, я сохраняю равновесие и держусь прямо.

6 ноября. Вчера в Эвр давали «Анабеллу, или Как жаль, что она проститутка!» — пьеса Форда, перевод Метерлинка, вступительное слово Марселя Швоба.

…Рашильд в бешенстве, потому что я сказал, что актеры ниже всякой критики. Куртелин считает, что все они здорово кривляются. Леон Доде утверждает, что все человечество покоится на подозрительной основе. Метерлинк с видом преуспевающего, всем довольного плотника разгуливает по фойе. Фавн Малларме[50] кротко скользит между парочками и дрожит от ужаса, что вдруг его поймут. Бородач Жорж Гюго носит на своей мощной груди невидимый знак прославленного имени. Мадам Вилли, с толстенной, как канат, косой, поглядывает на нежного Жюлиа и хохочет. Бауэр выступает словно бык величиной с лягушку, а мой друг Швоб, который раньше брил голову чуть ли не до крови, завел себе этакую плакучую иву, спускает на лоб плоскую черную челку, что вполне соответствует теперешнему состоянию его грустной души.

8 ноября. Нынче вечером пришел Бернар и примирил меня с самим собою. Он сказал: «Все ваши друзья считают, что «Рыжик» лучшее, что вы сделали. Пожалуй, никто так остро, как я, не ощущает человечности вашего маленького героя. Тулуз-Лотрек хочет вас повидать… По моему мнению, «Рыжик», если не считать главы «Краснощечка», принадлежит к тем книгам, откуда позднее будут черпать темы «для сочинений по немецкому языку».

И вот я уже ликую, раздуваюсь, как картофелина, твержу: «Какое трудное наше ремесло! Ах, как дорого приходится нам платить за славу, но нет на свете ничего более завидного».

И вот мне уже чудится, что я окружен друзьями, и я даю советы насчет стойкости и честности, и напутствую каждого, как умирающий со смертного одра.

12 ноября. Больше всего я хотел бы быть учителем в сельской школе, посылать статейки в местную газету, коротенькие корреспонденции в стиле Сарсе, оставаясь недоступным для скептических взглядов.

* «Рыжик». Поставить девиз:

«Отец и мать всем обязаны ребенку. Ребенок им не обязан ничем. Ж. Р.».

15 ноября. Чтобы преуспеть, надо творить подлости или шедевры. На что из двух вы более способны?

22 ноября. Точное слово! Точное слово! Сколько можно было бы сберечь бумаги, если бы закон обязывал писателей пользоваться только точными выражениями.

* Маленький цветочек, которого никто никогда не видит и который на высокой скале в пучке травы ждет, чтобы кто-нибудь наклонился и вдохнул его аромат.

26 ноября. Она принадлежала к тем хрупким, маленьким женщинам, которые предпочитают любить, а не заниматься любовью.

28 ноября. «Трава». К описанию деревни применить стиль Паскаля или Сен-Симона.

Я брожу, я вдыхаю запахи, я слушаю, и мне чуточку стыдно, потому что я не знаю, как называют всех этих птиц, которых я потревожил. Это вовсе не щеголихи, расцвеченные тысячью колеров. У этих две-три краски, а у других всего-то одна.

* Валлотон рассказал мне, что одна дама, прочитав моего «Паразита», горько заплакала, так она была оскорблена в своем женском достоинстве.

* Мне очень нравится ваша книга, потому что я ясно вижу ее недостатки.

29 ноября. Всюду неудачи. Я отошел от «Жиль Бласа», от «Ревю Эбдомадер», от «Эко де Пари», от «Журналь», от «Фигаро», от «Ревю де Пари» и т. д. и т. д. Ни одна моя книга не выходит вторым изданием. Я зарабатываю в среднем двадцать пять франков в месяц. Если дома мир, то только потому, что жена у меня сущий ангел. Друзья мне быстро надоедают. Когда я их слишком люблю, я на них сержусь за это, а когда они меня перестают любить, я их презираю. Я не гожусь ни в хозяева, ни в благотворители. Теперь о моем таланте. Достаточно мне прочитать страницу из Сен-Симона или Флобера, и я краснею. Мое воображение — как бутылка, как донышко уже пустой фляги. Любой репортер, при небольшом навыке, достигнет того, что я самодовольно называю своим стилем…

4 декабря. Устаревшие сравнения кажутся нам сносными только у иностранных писателей.

9 декабря. Вчера вместе с Тристаном Бернаром посетили Тулуз-Лотрека. Прямо с улицы, где льет проливной дождь, входим в удушающе жаркую мастерскую. Низенький Лотрек, в одной рубашке, со сползающими панталонами, в шляпе, как у лабазника, открывает нам дверь. И первое, что я вижу в глубине мастерской на софе, — двух голых женщин: одна демонстрирует свой живот, вторая — ягодицы… Бернар здоровается с ними за руку: «Добрый день, барышни». Я от смущения не смею смотреть на натурщиц. Ищу, куда бы пристроить свою шляпу, пальто и зонтик, с которого каплет вода.

— Надеюсь, мы не помешаем вам работать? — говорит Бернар.

— Мы уже кончили, — отвечает Лотрек, — можете одеваться, сударыни.

И, нашарив десятифранковую монету, кладет ее на стол. Натурщицы одеваются, чуть зайдя за полотна, и время от времени я, осмелев, кошусь в их сторону, но ничего не успеваю разглядеть; и всякий раз мне кажется, будто мои помаргивающие глаза встречаются с их вызывающими взглядами. Наконец они уходят. Мне удалось разглядеть только матовые ягодицы, что-то отвислое, рыжие волосы, желтый пушок.

Лотрек показывает нам свои этюды небезызвестных «домов», свои юношеские работы: он сразу начал писать смело и неаппетитно.

Мне кажется, что больше всего его интересует искусство. Не уверен, что все, что он делает, хорошо, знаю одно, что он любит редкостное, что он настоящий художник. Пусть Лотрек-коротышка величает трость «моей палочкой» и, безусловно, страдает из-за своего маленького роста, — это тонко чувствующий человек, и он заслужил свой талант.