Клон - Леонид Могилев

— Что здесь за река течет, Михаил Сергеевич?

— Не груби.

— То есть?

— Ты меня по имени и отчеству с такими интонациями не зови.

— Так что за река?

— Река, и все тут, брат мой. Много по ней крови утекло.

— Ты думаешь?

— А прикинь, за двести лет.

— И то верно.

Срочно, конфиденциально. Межину

На ваш запрос, номер 14. По имеющимся у нас данным, Канавина Стела Леонидовна, 1963 г. р., образование высшее, педагог, ранее проживавшая в г. Грозном, улица Индустриальная, дом, квартира… Родственники числятся пропавшими без вести, родственников в России не имеет, в настоящее время находится в поселке Брагуны, ул. Шарипова, 63, в доме некоего Бакаева Бадруддина Даниевича. Гр-ка Канавина выполняет сезонные сельхозработы и помогает Бакаевым по дому. Сыновья Бакаева Адлоб и Яха находятся в данное время в банде Дотмираева. Сын Яса погиб под Гудермесом. Канавина может совершенно свободно перемещаться, обладает полной свободой, ни в чем не нуждается. В дом Бакаева взята по просьбе старейшины Ахметова Балавди Вахабовича. В последний раз покидала Брагуны девять месяцев назад, предположительно для встречи с разыскиваемым вами Старковым.

Тезка генсека привел меня к дому шестьдесят три по улице Шарипова, оглядел жалостливо.

— Ну все. Я пошел.

— Куда?

— Меня водила ждет. Думаешь, хорошо потом сорок километров пехать?

— А я?

— А ты как знаешь. Чего привязался? Я к бабе тебя привел. Это, во-вторых, а во-первых, я вообще ее нашел. А судьбу свою ты сам выбрал.

— А потом?

— А что потом? Сумел сюда добраться, сумей вернуться.

— А как?

— Ты что, маленький?

— Не понял.

— Ты испугался, что ли? Так пойдем назад. Вернемся.

— Так ты не поможешь мне, что ли?

— Да это не моя территория. Моя — Заводской район. И то не весь.

Он повернулся и твердо направился назад. К коллектору и дренажным канавам. И тогда мне стало по-настоящему страшно. И я направился к калитке. А она оказалась запертой, и собака огромная обозначила свою власть, так как сидела не на цепи, а свободно гуляла по двору. А потом дверь приоткрылась, и показался бородатый старик.

— Кого надо?

— Здравствуйте.

Он открыл дверь шире, спустился по ступенькам во двор, подошел к калитке, успокоил пса.

— Кого надо?

— Стелу можно? — спросил я так, будто спустился этажом ниже в подъезде питерского дома, чтобы пригласить подружку на танцы.

— Ты кто?

— Перов. Андрей.

— Ты кто? — возвысил голос старик.

— Родственник.

Он был изумлен и как бы огорчен одновременно. Значит, так родственники здесь не приходят в гости…

— Стой здесь. — Он вернулся в дом и вышел через некоторое время со Стелой. Во дворе оказались еще три женщины и орава детей. Они загомонили по-чеченски, показывая на меня пальцами, старик прикрикнул на них и разрешил Стеле подойти к калитке.

Я бы и не узнал ее, пожалуй, если бы встретил где-нибудь в переулке, в развалинах, возле сгоревшего автомобиля, на рынке или в комендатуре. Платок этот, и платье, и жилетка. И на ногах какие-то войлочные башмаки.

— Ты откуда? — спросила она, а голос совсем пропал.

— Из Питера.

— А как?

— Считай, что в командировку.

— Надолго… А как меня нашел?

— Михал Сергеевич подсказал. Он и привел меня.

— Какой Михал Сергеевич?

— Тот, что в твоей квартире бомжует. На Парафиновой. Или на Индустриальной. Не запомню никак.

— Мама родная… — И она наконец заплакала.

Старик что-то проворчал на своем языке, Стела вся съежилась, собралась, повернулась и ответила. Он повторил те же слова и ушел в дом, хлопнув дверью.

— Пойдем погуляем.

— Куда?

— Есть одно место.

Она вышла за калитку, и я попробовал ее привлечь, прижать, приникнуть, но она отстранила меня.

— Есть одно место.

Берегом она привела меня за кладбище. Вначале я не понял, куда мы идем. Какие-то длинные зеленые шесты с лентами на верхушках показались мне бесконечно знакомыми. Как будто к спортивному празднику поставлены флагштоки. Потом старые могилы я разглядел, потом посовременней. Были здесь и с красной звездой пирамидки, и просто камни с надписями.

— А шесты зачем? — спросил я.

— Это знак на могилах тех мужчин, что погибли на этой войне. Пока они не отомщены, шесты не убираются. Вот эти два относятся к нашему дому. Только женщинам у нас на кладбище нельзя.

— К какому еще вашему?

— У нас трое мужчин ушли на войну, и двух уже нет. Они здесь. Так трудно было перевезти сюда тела.

— О чем ты говоришь? И как ты вообще сюда попала?

Она вся осунулась вмиг. С того времени, как я говорил через калитку, она постарела будто лет на десять.

— Давай присядем.

Мы сели на камень, вполоборота друг к другу.

— И сколько же живешь в этом ауле?

— В этом поселке и в этом доме три года.

— Ты сюда из Грозного убежала?

— Я долго не решалась покинуть камни родного дома. Потом человек один помог.

— Старик этот?

— Бадруддин хороший дед.

— Родственник, что ли?

— Просто человек.

— Это он тебя подобрал?

— Без комментариев.

— Почему?

— Чтобы у тебя иллюзий не было. Чтобы понял, куда попал.

— Так ты у бандитов живешь?

— Наверное.

— Может…

— Все может. Ты зачем приехал?

— За тобой.

— Замуж, что ли, звать?

— Да мы в некотором роде…

— Вот именно, что в некотором. Только стихов не надо.

— А чего надо?

— У тебя деньги есть?

— Нет.

— Совсем?

— Есть немножко. На еду.

— Сколько?

— Баков двести.

— Это нормальные деньги.

— Нормальные для чего?

— Их у тебя отберут сейчас. Что еще есть?

— Кто отберет?

— Чеченцы, дурачок. Ты же к ним пришел незнамо как и незнамо зачем.

— Ты в рабстве здесь, что ли?

— Я здесь под защитой семьи Бакаевых. Им за это уплачено.

— Отдыхаешь?

— С весны по осень — огороды. Зимой — ткани и скот.

— Какой еще скот?

— Обыкновенный. Овцы, коровы. Мы не нищие.

— Ты, может, ислам приняла?

— Я тебе потом все расскажу.

— А почему не сейчас?

— А сейчас нам расставаться. За тобой пришли. Через кладбище, со стороны поселка к нам шли два парня в камуфляже. Инстинктивно я посмотрел назад. Там, где погост заканчивался, обозначились еще два конвоира. Слишком много чести для меня. Да я и бежать никуда не собирался.

— Поговорили, голубки? — спросил чеченец повыше ростом.

— Да нет еще.

— Ну, пошли. Другие с тобой говорить хотят.

— Я же гость!

— Слишком много гостей в одном доме нехорошо. Надо поделиться.

Меня допрашивали в местной комендатуре местные чекисты, или как их там. А комендатура эта — дом главы администрации. Он здесь все в одном лице. Шариатская безопасность имела право знать, что это за чмо такое вторглось в пределы вверенного им населенного пункта. И потекли байки про Новый год, про СИЗО в Моздоке, про КРО и Дагестан. Начальник этот не удивился ничему, все записал в протокол, а потом отвел меня в темную комнату. Я был там один и упивался степенью своей свободы и раскрепощенности. Насколько я мог понять, в меру возможностей мои речи проверялись. Может быть, даже в Моздокскую комендатуру звонили. Через несколько часов мальчик из дома Бадруддина передал мне лепешку, кусок сыра и флягу с холодной водой.

Посмотреть на меня приходили часто, и всех пускали. Рассмотрев отмороженного русского, убедившись в полном его несоответствии с какими-то им одним известными приметами, жители уходили. Потом пришла ночь, и я уснул на войлочной подстилке, в углу. Мне не снилось снов, и было холодно.

Подвал

От «опорного пункта правопорядка» до дома на улице Шарипова всего-то метров двести. Я бы и сам нашел и дошел, но мне все же был придан сопровождающий. Молодой совсем пацан, но по тому, как легко и целесообразно висел на его правом плече автомат, было понятно, что пацан этот повидал многое. На меня он не смотрел вовсе, но отслеживал каждое мимолетное стремление стоп моих по камням улицы в Брагунах.

У ворот меня принял сам бородатый хозяин и повел в дом.

Дома как такового я не видел. Дед сразу провел меня в маленькую боковую комнату, где уже стоял таз с водой и висело полотенце на спинке стула. Стул старый, с тонкой спинкой, красивый и весь в царапинах. Я умылся с дороги, и промелькнувшая девка в юбке и шароварах унесла таз. Мы присели за низкий столик на ковер. Я смутно понимал, что так не должно быть, что так не делает глава дома, что это против правил, но плавно плыл по воле волн, принесших меня сюда.

Дед — в брюках запростецких, крепких и старых, в пиджаке двубортном, от костюма. Под ним — черная рубашка без ворота. На ногах — толстые шерстяные носки. Волосы густые, черные с сединой. На вид лет шестьдесят пять.