Времена звездочетов. Наш грустный массаракш - Александр Александрович Бушков

Последняя бумага заставила Сварога от души выругаться под нос. Ну вот, извольте! Давно известно: дурной пример заразителен, куда конь с копытом, туда и рак с клешней... Через два дня после того, как о подвигах Сезара сообщили со всем возможным ехидством латеран-ские газеты, маркиз Фенлон, собрав своих безземельных дворян, прихлебателей и слуг помоложе, без объявления войны средь бела дня напал на особняк графа Каромли-на. Нападения никто не ждал, но у графа обитали тоже не толстовцы или квакеры, а потому быстренько сели в осаду. Получилась дурная комедия: дом графа был построен лет триста назад, когда такие забавы были делом житейским – внушительная каменная ограда, капитальные ворота, сплошь обитые железом нижние окна на высоте чуть ли не третьего этажа. Поджечь ворота не получилось, а выломать их осаждающие не могли ввиду отсутствия стенобитных орудий, а штурмовать дом не могли, не располагая высокими лестницами. Все свелось к тому, что вылетели два десятка окон, выбитых камнями из пращей (к потаенной радости мастеровых-стекольщиков, предвкушавших выгодный заказ). Потери порой такие, что и сказать смешно: несколько осажденных поцарапаны осколками стекла, несколько осаждающих слегка контужены цветочными горшками и летевшим из окон домашним хламом, а двое ошпарены, когда кухарка, бой-баба, вылила им на головы котел с горячим, роскошным господским супчиком из голубей.

На сей раз ни о какой старинной родовой вражде речь не шла: маркиз и граф прежестоко соперничали за благосклонность ветреной придворной красотки, в свое время безуспешно набивавшейся Сварогу в любовницы. Уже через полчаса нагрянувшая в немалом количестве конная полиция протектора безобразие пресекла. Однако маркиз, доставленный пред грозные очи коронного прокурора, без малейшего смущения заявил, что вины за собой не чувствует и законов не нарушил: фалатим в городах уже лет полтораста не случался, но юридически не отменен. Порывшись в законах, прокурор растерянно почесал в затылке: все так и обстояло, так что возмутителя спокойствия пришлось отпустить с миром, лишь заставив оплатить поврежденное городское имущество: фонарный столб, который молодцы маркиза успели выворотить с корнем, чтобы использовать в качестве тарана...

Сварог сердито подумал, что пора принимать меры, отменить наконец к чертовой матери и фалатим, и ро-кош. «Общественность» протестовать не будет, большинству эти архаические привилегии до лампочки. Гораздо больше шума вызвала отмена Сварогом другой старинной привилегии, предписывающей крестьянам молоть зерно исключительно на мельнице местного феодала. Тут уже по карману ударило очень многих, и они роптали по углам, но в конце концов смирились с неизбежным, зная голубиный нрав короля Сварога...

Решено. Нужно поручить статс-секретарю подготовить соответствующий указ, он в таких делах поднаторел...

Захлопнув папку (на бумаге о шалостях маркиза появился тот же штамп «На усмотрение короля»), Сва-рог вышел на широкий балкон и вольготно развалился в мягком кресле. Со стороны дворцового леса приятно веяло вечерней прохладой, к главным воротам неспешно проехала карета с гербом на дверцах – кто-то из припозднившихся придворных отправился наконец домой, потеряв надежду встретить короля в дворцовых коридорах, низко ему поклониться и, к зависти других придворных шаркунов, удостоиться в ответ скупого милостивого кивка. Бдительно прошагал патруль дворцовой стражи. И вновь – благолепная тишина. Давненько уже Сварог не был так благодушен и умиротворен. Благодать, а не жизнь – никаких серьезных дел, никаких забот, хлопот и тревог, душа отдыхает...

И совершенно не представляешь, как убить время. В Хелльстад лететь не стоит – Яна в приступе творческого вдохновения полностью отрешена от внешнего мира. До очередного собрания Ассамблеи Боярышника, где должна появиться радостная Бетта со своим юным воздыхателем, – часа три. Разве что заглянуть к мэтру Анраху, потолковать о загадках древней истории. Или сходить посмотреть, кончили ли отделывать Аксамитовый Зал. Или...

На вечернем темнеющем небе еще не появились первые, самые яркие звезды, но над острыми крышами уже поднялся Семел, который Сварог давно привык звать именно Семелом, а не полузабытым имечком «Юпитер» – полный, как всегда в это время Датуша, светло-оранжевый диск размером раза в три побольше Луны, покрытый загадочными темными полосами и неправильной формы и величины пятнами. Что они такое, Сварог за все годы пребывания здесь никогда не стремился узнать. Астрономией как наукой, решительно непригодной для насущных королевских дел, он не интересовался совершенно. Как и на Земле. За исключением одного-единственного раза...

Этот один-единственный раз вспоминался с легкой, приятной и ничуть не удручавшей ностальгией. Летом после третьего курса он поехал в большой крымский город, получив письмо от Альки-филологини, где в самом начале упоминалось, что она чертовски скучает без него. Они уже месяц были в близких отношениях, и казалось, что это очень надолго, может быть, на всю жизнь – молодежь их возраста частенько тешится такими иллюзиями, не зная еще, что не стоит принимать томление юных тел за высокую любовь до гроба...

Он приехал днем, без труда отыскал в незнакомом городе Альку по указанному в письме адресу (для надежности продублировавшему обратный на конверте), и в тот же вечер они наткнулись на телескоп, косо задранный в небо, внушительный и красивый, на единственной толстой ножке с тремя опорами-завитушками. Пожилой лысоватый мужичок, курортный звездочет, с гордостью объяснил, что штуковина эта дореволюционного производства, знаменитой немецкой фабрики «Карл Цейс», и его отец, до войны учитель астрономии, пер эту бандуру из Германии, порой вызывая добродушные шутки попутчиков.

Особого интереса у фланирующих курортников патриарх немецкой оптики не вызывал, и они задержались на четверть часика, благо деньги у курсанта были. Алька, любительница разглядывать звездное небо вооруженным глазом (даже несколько лет была членом кружка юных астрономов в Пулково и два раза ходила на экскурсию в тамошнюю знаменитую обсерваторию), завороженно таращилась на полную Луну. Курсант Стас, что греха таить, смотрел не на звездное небо, а на ее стройную фигурку, на то, как она отводила ладошкой падавшие на лицо волосы. По настоянию Альки, чтобы ее не обижать, он добрую минуту добросовестно пялил-с я на ставшую невероятно близкой Луну, на темные пятна, кратеры и лучики от них, не испытывая ни малейшего восторга или интереса. Когда Алька поинтересовалась впечатлениями, он прилежно соврал: «Чудесно!», и она лжи не заподозрила. И они пошли от набережной по аллее уже в обнимку...

Вот такая интермедия. А месяца через три выяснилось, как в свое время у Каниллы с Родриком, что это не пылкая любовь, а именно что пылкая страсть, была и прошла, как проходит косой дождь, пользуясь строчкой поэта. И расстались они, как Канилла с Родриком – спокойно,