Вечный пасьянс - Борис Зеленский

— Что же делать, что? — пробормотал он в крайней растерянности.

— Думай шибче, Эрель! От этого зависит судьба наших будущих застолий!

В выразительных глазах рептилии вспыхнули искры озарения.

— Эврика! — выкрикнул он, уподобляясь древнему греку, который занятия античной механикой сочетал с водными процедурами.

— Не томи, дружище!

— Надо явиться ему во сне. Ночным кошмаром, да таким, чтоб на всю жизнь зарекся меня преследовать своими латниками!

— А получится? — в голосе одноклассника заговорило сомнение.

— Постараюсь! Как ты думаешь, почему мне папаша лесниковой дочки каждое утро брусничный эль тащит?

— Вопрос, конечно, на засыпку! Я так мыслю, что вы с ним — родственные души. Он одинок, и ты одинок, вот душа к душе и тянется, как ночная бабочка к гнилушке…

— Почему же он тебе не тащит? — усмехнулся Эрель. — Ты тоже одинок как сокол.

— Не надо! — отпарировал Тайлер-Ре. — Нас в любой момент может стать двое. Так что на одиночество мы не жалуемся!

— Ты не угадал! — сказал дракон. — Просто с тех пор, как меня проклятый учитель заколдовал, я могу бродить по чужим снам. Под утро мне это надоедает, я прихожу в сновидение леснику и внушаю, внушаю, внушаю…

— Что внушаешь?

— Что бедного Эреля мучает жажда, и если ее своевременно не утолить, начнутся лесные пожары, я же все-таки какой-никакой, а огнедышащий! Утолять же надлежит непременно брусничным элем, а старикан, это я доподлинно знаю, балуется на досуге «лунным сиянием», а попросту говоря, гонит… После того, как из дома ушла дочка с классическими формами, у лесника две радости в жизни — образцовое ведение вверенного ему лесного хозяйства и производство-потребление брусничного самогона!

— Замечательно! — воскликнул Тайлер-Ре. — Я всегда говорил, что основным достоинством мужчины является его профессионализм, а если вдобавок у него имеется еще и хобби, это замечательно вдвойне! Ты не мог бы присниться леснику прямо сейчас, а то что это — ни два ни полтора…

Он поддел сапогом пустую флягу, которая нехотя полетела, набирая высоту. Должно быть, вслед за стаей ворон.

— Пожалуй, я лучше займусь Томом Твенти. Пока стемнеет, пока до города долечу, пока в сон влезу… Так что не получится с лесником, ты уж не обессудь…

— Главное, чтобы с колдуном получилось, я ж понимаю!

— Надеюсь, что и он поймёт!

Колдун

Том Твенти, еще не стар, сухощав, седина в голову, социальное происхождение — из служащих королевскому престолу

— Уфф! Ну и страшилище! Только с перепоя такое может присниться, а у меня, насколько можно доверять трезвой памяти и здравому уму, маковой росинки во рту не было! — бормотал Том Твенти, продирая заспанные глаза. — Пасть — во, огонь так и пышет, зубы — чистый тиранозавр! Неужели я сам такое мог соорудить из обыкновенного шалопая в деревенской школе! Да, старею, забываю навык… — Он погрозил зеркалу. — Ты мне рожи не строй, гад чешуекрылый! Думаешь, я забыл, как ты мне ежика под зад пристроил, пока я чертеж Каиновой печати на грифельной доске изображал! Ничего, походишь еще маленько в драконовой шкуре, витязь… А за то, что пугать меня во сне задумал, я на тебя…

Он сладко зевнул и окончательно проснулся.

За узкими стрельчатыми окнами едва брюзжал бледный рассвет. Город еще спал. Но с улицы доносился шорох метлы, пашущей в автоматическом режиме.

— Ишь ты, опять старина Билл заговорил свой рабочий инструмент № 1,— поделился своей догадкой Том с полумраком спальни, сползая с ложа в домашние шлепанцы, которые, в отличие от хозяина, еще не думали просыпаться. И их можно было понять — кошмары в образе гримасничающего дракона, на все плюющего пламенем, им не снились. Им снились обворожительные дамские туфельки на высоком каблуке, отходящие ко сну и не подозревающие, что этот отход наблюдают заинтересованные чужие глаза, и потому не стесняющиеся своей бархатной, розовой, как кожа младенца, обнаженной стельки.

С трудом всунул распухшие пальцы ног в позевывающие шлепанцы и прошаркал ими по давно не мытому мраморному полу к умывальнику.

— Бррр! — передернулся колдун то ли от студеной воды, то ли от зверской рожи своего бывшего ученика, ополаскивая несвежее лицо с набрякшими мешками под глазами. — Пусть в нашей стране не все ладно с причинно-следственными связями, но я найду способ поставить мальчишку на место!

Том Твенти поднял глаза к засиженному мухами зеркалу над умывальником и снова погрозил пальцем. Наверно, Эрелю…

Потом поскреб под мышками, пробормотал коротенькое заклинание против экссудативного диатеза и попутно ревизовал фанерный ящик для съестных припасов. На дне ящика валялось несколько корок, обросших колонией пенициллиновых грибков.

— Ох-хо-хо! — вздохнул колдун. — Ну как может творческая по большому счету личность на гонорарах протянуть?! Только ноги!..

Он захлопнул крышку, и взгляд его остановился на дощечке с пружиной и крючком, которая затаилась за ящиком. На крючке томился коричневый от длительного содержания на воздухе кусочек сала со сморщенной шкуркой. Это была любимая мышеловка Тома Твенти. В свое время она победила на конкурсе красоты среди пружинных мышеловок подобного типа — компетентное жюри в должной мере оценило ее стройные формы, размер тугой пружины и нежную фактуру древесины.

Глазки колдуна затуманились, ноздри склеротического, в фиолетовых прописях, носа затрепетали, безымянный палец правой руки самопроизвольно оттопырился и полез было под снаряженную для охоты пружину. Но вовремя остановился…

Твенти собрал волю в кулак, очнулся от наведенной порчи, явно исходящей от шпига на крючке этакой квантово-волновой эманацией, и шлепнул левой кистью по правой, ибо левая прекрасно ведала, что собирается натворить ее товарка!

— Нет, жениться пока рановато! — пробурчал себе под нос Том Твенти и перенес правую руку с низу на верх старомодного бюро, на конторке которого отмеряли бег времени песочные часы, в спаренном стеклянном баллоне которых томились ровно 16 миллионов 467 тысяч 592 песчинки.

Мышеловка, обманутая в лучших чувствах, хищно щелкнула пружиной. Добыча, почти клюнувшая на приманку, сорвалась. Но ничего, рано или поздно колдун созреет! Голод не тетка, особенно сексуальный голод…

Том облачился в узкие щеголеватые панталоны цвета весеннего неба перед грозой, камзол с накладными плечами, накладными карманами и накладными в каждом кармане. Шляпа с полуопущенными широкими полями, на которых, несмотря на ранний час, вовсю шла охота на лис, и остроносые башмаки с позолоченными пряжками дополняли колдуновский костюм для пеших прогулок по городским мостовым. Том взглянул в мутный овал зеркала, остался собственной наружностью доволен и вышел вон.

Солнце еще не позолотило черепицу городских крыш, ибо тучи еще не спешили разойтись по своим делам. Ветер дул с севера на запад, три фута в секунду, стало быть, умеренно.

Старина Билл, отставной дворник с большой латунной медалью «За заслуги по выслуге» на впалой груди, уже завершил традиционную уборку мусора в маленьком дворике, зажатом между двумя доходными домами и старинной башней, в полуподвале которой проживал Том Твенти. Теперь дворник предавался любимому занятию, а именно: учил козу стучать на полковом барабане, доставшемся Биллу в наследство от матери, заслуженной маркитантки, которая очень любила сей музыкальный инструмент и много любила непосредственно на нем. Глаза козы смотрели на мир осмысленно и даже несколько нагловато.

— Доброе утро, сэр! — прошамкал ветеран выслуги вставными зубами, гармонирующими с блеском медали. Коза перестала стучать и выразительно прищурила один глаз. Тому почудилось, что она при этом и рогами в сторону повела, дескать, пойдем, дружок!

— Доброе-то доброе, — ответил колдун дворнику и прошмыгнул мимо домашнего животного. День начался не слишком удачно. Сперва Мисс Мышеловка чуть не лишила холостяцкого звания, затем это… парнокопытное! — Да каким будет вечер, никому не ведомо!

— Ваша правда, сэр! — Билл в знак солидарности качнул негнущимся туловом так энергично, что медаль отозвалась колокольным звоном, малиново поплывшим над чисто выметенной территорией. Коза проводила колдуна выразительным взглядом типа «Смотри, пожалеешь!» и недвусмысленно облизнулась.

Том вышел непосредственно на улицу и тут перед его носом пронеслась по булыжной мостовой рессорная карета, запряженная шестеркой взмыленных коней. На резной с выкрутасами дверце кареты значилось «Кооперативная скорая помощь». На крыше крутилась бело-синяя мигалка, бросая по сторонам мертвецкие блики. Рядом с кучером восседал специальный человек на манер королевского глашатая, но трубил он не в фанфары, а в гнусавый рожок, то ли предупреждая, то ли пугая редких прохожих. Оба, кучер и дудец, были в белоснежных халатах с кровавым крестом на рукаве.