Морская Дама - Герберт Уэллс

— А почему я не должна этого делать? — спросила она. — Если мне хочется.

— Что делать?

— Если Чаттерис мне нравится.

— Можно бы подумать и о препятствиях, — сказал он.

— Он не ее собственность, — возразила она.

— В каком-то смысле он пытается ею стать, — сказал Мелвил.

— Пытается! Он должен быть тем, что он есть. Ничто не может сделать его ее собственностью. Если бы вы не жили как во сне, вы бы это понимали.

Мой троюродный брат ничего не ответил, и она продолжала:

— Она не настоящая. Сплошные выдумки и тщеславие. Она все берет из книг. Она сама словно из какой-то книги. Вы же видите, она и здесь этим занимается… Чего она хочет? Что она пытается сделать? Вся эта ее работа, вся эта политическая возня… Она говорит о Положении Бедных! Что такое Положение Бедных? Долгие, тоскливые бессонные ночи, вечный отчаянный страх перед завтрашним днем, жизнь, полная тревог, — и все потому, что они не знают, какой это нелепый сон. Представьте себе, что они вдруг перестали бы мучиться тревогой и страхом… И какое ей дело, в конце концов, до Положения Бедных? Это лишь отправная точка ее сна. В глубине души она не хочет, чтобы их сны стали радостнее, в глубине души у нее нет к ним любви, ей всего-навсего снится, что она должна напоказ всем Делать Добро, утверждать себя, управлять их жизнью, окруженная благодарностью, хвалой и благословениями. Ее сон! Сон о Серьезных Делах — пляска призраков, которые гонятся за блуждающим огоньком, за последним отблеском миража. Суета сует…

— Для нее это вполне реально.

— Настолько реально, насколько она в это верит. Но она сама не реальна. Она плохо начинает.

— Но он, вы ведь знаете…

— Он в это не верит.

— Ну, не знаю.

— Я знаю — теперь.

— Он непростая личность.

— Ничего, он еще опомнится, — сказала Морская Дама.

— Мне кажется, что касается его работы, вы ошибаетесь, — возразил Мелвил. — В нем как будто борются два человека. — И он вдруг добавил:

— Как и в каждом из нас. — Но тут он спохватился и больше никаких общих соображений не высказывал. — У него есть желание — туманное, согласен, но желание сделать что-то достойное…

— Какое-то туманное желание есть, — согласилась она — Но…

— Намерения у него хорошие, — сказал Мелвил, стоя на своем.

— Никаких у него нет намерений. Он только смутно догадывается…

— Да?

— О том, о чем начинаете догадываться и вы… Что можно представить себе и что-то другое, пусть и несбыточное. Что эта ваша жизнь — еще не все. Что ее нельзя принимать слишком всерьез. Потому что… Бывают сны лучше!

Ее голос звучал, как песнь сирен, и взглянуть ей в лицо мой троюродный брат не решился.

— Ни о каких других снах я ничего не знаю, — сказал он. — У каждого из нас есть он сам и есть его жизнь, этого вполне хватает. Какие еще могут быть сны? Да, мы живем во сне — приходится это признать. Кроме того, все это, знаете ли, не имеет отношения к делу. Мы говорили о Чаттерисе и о том, почему вы пришли за ним. Зачем вам было приходить, зачем кому-то извне приходить в этот мир?

— Потому что нам разрешено в него приходить — нам, бессмертным. И почему бы, если нам вздумается отведать этой жизни, которая течет, прекращается и начинается снова, как дождь, падающий на землю, — почему бы нам этого не делать? Зачем себе в этом отказывать?

— А Чаттерис?

— Если мне этого хочется…

Титаническим усилием воли он преодолел подступавшее отчаяние и еще раз попытался свести все дело к частности, к отдельному случаю, к его возможным последствиям.

— Но послушайте, — сказал он. — Что именно вы собираетесь делать, если сможете его заполучить? Не собираетесь же вы всерьез зайти в своей игре так далеко? Не собираетесь же вы… по-настоящему, как принято у нас, выйти за него замуж?

Такое возвращение к сугубо практическим делам рассмешило Морскую Даму.

— Ну а почему бы и нет? — спросила она.

— И разъезжать повсюду в кресле на колесах, и… Да нет, конечно. А что же?

Он посмотрел ей в глаза, и ему показалось, что он заглянул в бездонную морскую глубь, где шевелились какие-то неразличимые тени. Она улыбнулась.

— Нет! — ответила она. — Я не собираюсь выйти за него замуж и разъезжать в кресле на колесах. И стареть, как все земные женщины. (Это от пыли, я думаю, и от сухости воздуха, и от того, как вы начинаете и оканчиваете свою жизнь.) Вы слишком быстро сгораете, вы ярко вспыхиваете и тут же гаснете. Эта ваша жизнь… эти болезни и старость… Когда кожа становится дряблой, волосы теряют блеск, а зубы… Нет, пойти на это я не могла бы даже ради любви. Нет. Но с другой стороны, знаете ли… — Ее голос понизился до шепота. — Бывают сны лучше!

— Какие еще сны? — возмутился Мелвил. — Что вы хотите сказать? Кто вы? Зачем вы пришли в эту жизнь — вы, притворившаяся женщиной, — и нашептываете, без конца нашептываете что-то нам, кто живет этой жизнью и для кого нет другого выхода?

— Но ведь выход есть, — сказала Морская Дама.

— Какой?

— Для некоторых из вас выход есть. Когда вся жизнь внезапно воплощается в одном мгновении…

И тут она умолкла.

На мой взгляд, эти слова абсолютно лишены всякого смысла — даже в устах дамы, в сущности воображаемой и пришедшей из моря. Как может целая жизнь воплотиться в одном мгновении? Но каковы бы ни были ее слова на самом деле, что-то, несомненно, осталось недосказанным…

Услышав, что она вдруг замолчала, он взглянул на нее. Она смотрела в сторону дома.

— До-о-рис! До-о-рис! Где ты?

Это был голос миссис Бантинг, разносившийся над газоном, — голос торжествующего настоящего, голос непобедимого благоразумия. Мир в глазах Мелвила снова обрел реальность. Он словно проснулся, очнувшись от какого-то незаметно подкравшегося коварного транса.

Теперь он смотрел на Морскую Даму так, словно этого разговора на самом деле не было, словно он задремал и видел его во сне. Что-то как будто померкло вокруг, какая-то фантастическая картина поблекла. Его взгляд упал на подлокотник кресла, где покоилась ее рука, — там виднелась надпись: «Флэмпс. Прокат кресел на колесах».

— Мы, пожалуй, слишком углубились… — сказал он неуверенно, но потом все-таки переспросил:

— Что вы говорили? Вы хотели сказать, что…

Послышались шаги приближавшейся миссис Бантинг. Паркер шевельнулась и кашлянула.

Теперь ему было совершенно ясно, что они «слишком углубились».

— Может быть, как-нибудь в другой раз…

Действительно ли все это было сказано или ему только почудилось?

Вдруг ему пришла в голову одна мысль.

— Где ваша сигарета? — спросил он. Но она была уже давно докурена.