Женщины, жемчуг и Монти Бодкин - Пэлем Вудхауз

Тут настал звездный час для Шимпа. Он даже перестал потирать нос.

— Не утруждай себя, — сказал он. — Она мне скоро понадобится. Миссис Лльюэлин послала меня в Брайтон положить ее жемчуг в банк.

— Что!

Шимп подавил зевок.

— Я вот только думаю, доберусь ли я с ним до города. Кто его знает! Теперь ты, наверное, жалеешь, что отказалась от дележки. Если бы мы работали вместе, ты бы свое получила, пальцем не пошевельнув, потому что слово — слово, и для Шерингема Адэра уговор дороже денег. А теперь ты ни получишь ни гроша, а я уж посмеюсь.

К несчастью, Шимп опять ухмыльнулся, вероятно — для того, чтобы иллюстрировать свои слова. Такая веселость возмутила Долли, и она проявила ярость, на которую, будь он более тактичным, она вряд ли была бы способна. Ею овладели те чувства, которые побудили Самсона разрушить храм в Газе.

— Ни гроша? — вскричала Долли, как ни странно — сквозь зубы. — И ты не получишь! Хочешь знать, что я сейчас сделаю? Пойду к миссис Лльюэлин и скажу, что если она собирается отпустить тебя одного с ожерельем, она не в себе. «Миссис Лльюэлин, — скажу я ей, — можно вас на минутку? Хочу с вами поговорить о Шерингеме Адэре, которому вы так доверяете. Он обманщик из обманщиков. Если вы хотите знать, я тоже. Мы с этим Шерингемом провернули не одно дельце». Затем я расскажу ей вполне достаточно, чтобы, подойдя к ее дверям, ты сто раз подумал, прежде чем войти. Не удивлюсь, если она возьмет со стены нож с восточным узором и всадит тебе под ребра. На экране она всегда так делала. А может быть, она напустит на тебя кошку.

Как мы уже говорили, Долли жалела, что не подготовилась получше к этой беседе. Особенно огорчали ее мысли о кольте, который так пригодился ей в прошлый раз. Но ей не стоило расстраиваться. Ее слова произвели на Шимпа неизгладимое впечатление. Под ударом рукоятки он покачнулся и упал, но и сейчас с ним случилось то же самое. Вся разница только в том, что на этот раз у него на голове не выросла шишка.

Некоторое время он просто не мог говорить. Когда дар речи вернулся к нему, в голосе его звучал неописуемый ужас.

— Ты что, меня выдашь?

— Совершенно верно.

— Ты не сможешь!

— Кто тебе сказал?

— Это же… — Шимп поискал верного слова. — Это не этично.

— Чего-чего? Не понимаю.

— Ну, подло. Так не делают. Нельзя стучать на делового соперника, если он тебе не угодил.

— Очень даже можно.

— Потом, она же тебя выгонит!

— А зачем мне здесь торчать? Главное — чтобы тебя выгнали. Вышвырнут за шкирку, глазом моргнуть не успеешь.

Шимп помолчал, обдумывая ее слова; и, всегда готовый к компромиссу, если иначе не получалось, сказал Долли:

— Так насчет соглашения. А что, если шестьдесят на сорок?

— Нет!

— Это совсем неплохо.

— Нет, плохо. Я сама упру этот жемчуг.

— Так ты его и упрешь!

— Упру, и очень скоро. А ты позвонишь миссис Лльюэлин и скажешь ей, что заболел корью или отравился рыбой или еще что-нибудь в этом духе, и, к большому сожалению, не можешь поехать в Брайтон.

Шимп тяжело вздохнул. Так вздыхает проигравший.

— Ясно?

— Да.

— Прямо, как будто ты женишься, и священник спрашивает «Согласен ли?..»

— весело щебетала Долли, и Шимп, как раз думавший о том, что было бы здорово ее придушить, быстро передумал. Здесь больше подошло бы кипящее масло.

Обычно в таких случаях последнее слово принадлежит женщине, но на этот раз оно осталось за Шимпом.

— Еще два года, — сказал он, — и твой супруг будет лысый как новенький бильярдный шар.

3

Не один Шимп в Меллингем-холле вспоминал недобрым словом Долли Моллой. В кабинете, который был специально выделен для создания монументальной истории «Супербы-Лльюэлин», сидел Айвор и думал о ней с не меньшей теплотой. Как и Шимп, он был бы не прочь освежевать ее тупым ножиком и погрузить в кипящее масло.

Ему было противно даже не то, что Грейс, перед тем как пойти спать, зашла к нему, разбудила, всучила кольт тридцать восьмого калибра и отправила коротать остаток ночи в столовой на тот случай, как она объяснила, если грабитель вернется. Да, это могло отравить и более приятное настроение, но душу его, как раскаленный радиатор, жгла мысль о том, что миссис Моллой спугнула того самого человека, который избавил бы его от этой японской подделки. Подобного потрясения он не испытывал с тех пор, как Вайнштейн увел из-под носа великолепный фильм, выкупив все права на модный роман, за которым он гонялся неделями. Вот зануда, думал он! Лезет не в свое дело.

В этом месте своих размышлений он заснул, и спал, прикорнув в кресле, когда в столовую вошла Грейс. Обнаружив, что он храпит, она ткнула его в бок левой рукой, поскольку в правой держала шкатулку с драгоценностями.

— А?! Что?! — воскликнул Лльюэлин.

— Проснись! — сказала Грейс, и добавила. — Спит! В такое время!

Лльюэлин достаточно проснулся, чтобы сердиться.

— Спасибо, что мне вообще удалось заснуть в этом доме. Вытаскиваешь меня посреди ночи, тащишь в какое-то кресло…

— Зачем это обсуждать?

— У меня вся спина задеревенела.

— Сказано, зачем это обсуждать? Я не знаю что делать, — призналась Грейс. — Просто не знаю.

Человек посильнее предложил бы ей убраться, чтобы он мог доспать, но Лльюэлин, хотя и злился, этого сделать не мог. Сейчас, уже проснувшийся, он распознал в поведении супруги некоторые признаки, указывающие на то, что она чем-то расстроена. А когда Грейс чем-то расстроена, то люди, хорошо ее знавшие (конечно, кроме Мэвис), предпочитали осторожно выбирать выражения.

Поэтому Лльюэлин довольно кротко спросил:

— А в чем дело?

— У Адэра болит живот.

Мистер Лльюэлин, почти совсем проснувшийся, обнаружил, что не в состоянии поддерживать диалог на таком высоком интеллектуальном уровне.

— Что? У кого?

— Живот. У Адэра. Просто корчится.

Лльюэлин явно припомнил, о ком идет речь, и не слишком огорчился. Человек, который спрашивает с вас пять фунтов за шоколадку и десять фунтов за пирог, автоматически теряет право на сострадание. Нам безразлично, все ли у него в порядке.

— Да?

— Поэтому он не может ехать в Брайтон.

И опять Лльюэлин как-то смутно почувствовал, что суть разговора от него ускользает.

— Ему нужно в Брайтон?

— Это я хотела его туда послать, чтоб он положил в банк мой жемчуг. Что же еще делать, когда вокруг столько воров?

Пока она говорила, в холле зазвонил телефон, и она ушла, оставив Лльюэлина созерцать шкатулку. Он чувствовал облегчение, сравнимое только с тем, которое пришло к Шимпу, когда тот услышал из уст присяжных: «Не виновен». По правде сказать, он еще не до конца выкарабкался из того супа, который еще недавно грозил его поглотить, но короткий отдых был ему обеспечен. Жемчуг из банка не достанешь, но сейчас, благодаря спасительной боли у его слуги, всегда есть шанс, что в Меллингем-холл нанесет визит более удачливый воришка. Небольшая, а все-таки надежда. Надежда же, мы уже замечали, легко рождается во время скорби.

Лльюэлин с нежностью думал о желудочном соке, который уж точно сделал то, что надо; но тут обладатель этого сока внезапно появился в окне. Несчастный киномагнат удивился. Тут удивишься! Человека корчит, а он прогуливается и заглядывает в окна.

Вероятно, Лльюэлин выразил бы свои чувства, если бы Шимп не заговорил первым.

— Эй, приятель! — сказал он. Сейчас, когда они с Лльюэлином перешли на короткую ногу, он отбросил те велеречивые формы, которые употреблял при общении с Грейс. При новых отношениях формальность была неуместна. — На выпивку есть?

Если бы какой-нибудь сопляк обратился к нему в таком тоне на студии, разговор с ним был бы короткий, но в тех стесненных обстоятельствах, в которые он сейчас попал, он не мог отвергать всякого, кто задает такие вопросы. Лишенный спиртного с той ночи в «Креветке», он стремился к нему, как олень к источнику вод. Ему не нравились манеры Шимпа, но кому они нравились? И он вполне приветливо ответил, что на выпивку у него есть.

— Достал шампанского, — сказал Шимп. — Могу уступить за сорок фунтиков.

Должно быть, совершенно естественно, что мистер Лльюэлин на какое-то мгновение заколебался. Сорок фунтов за бутылку он все-таки платить не привык, да и небольшой запас наличности стремительно таял. Но он вспомнил, как приятно шампанское, а что до денег, всегда можно положиться на бездонный кошелек своего друга Бодкина.

Он решил проверить почву:

— А бутылка маленькая?

— Большая.

— Это дело!

— Я уже ее отнес и поставил в комод, в верхний ящик.

— А лед?

— В ванной.

— Вас никто не заметил?

— Меня никто никогда не замечает. Я — как тень.

Сделка состоялась, и Лльюэлин из чистой вежливости спросил Шимпа о здоровье.

— Вам лучше?

— Что?

— Я слышал, вам было плохо.

По уродливому лбу Шимпа пробежало облако. Ему не нравилось всякое напоминание о разговоре с Долли.