Собрание сочинений в десяти томах. Том 5 - Юзеф Игнаций Крашевский

В то время, как в лагере все дышало войной, и все были заняты приготовлениями к ней, мало помалу сплеталась та сеть забеганий и просьб о милостях, забот и возвышении своего рода и напоминаний о своих слугах, которая всегда окружает всякую власть. Те, что дали Казимиру доказательство своей верности, требовали теперь признательности и доверия к себе; виноватые старались вымолить прощение, оправдываясь в своих прошлых прегрешениях. И все смотрели в глаза новому государю, стараясь понять его. Но никто не мог этим похвалиться.

Молодой король был замкнут в себе и молчаливо, неохотно слушал разговоры о прошлом, о котором ему хотелось забыть, и, будучи одинаково доступным для всех, ни перед кем не раскрывал своей души. Он вел почти монашеский образ жизни и довольствовался малым.

Перед боем с Маславом Топор и те, которые были вместе с ним, сомневались сначала, пробудится ли в нем военный дух. Но они ошиблись. В первую минуту, когда начался бой, Казимир стоял пораженный и как бы в нерешимости, что ему делать. Но когда рыцари ударили на врага, когда зазвенели доспехи, засверкали мечи, и первые ряды столкнулись вместе, бледное лицо короля загорелось румянцем, глаза заблестели, и, выхватив из ножен меч Болеслава, он неудержимо рванулся вперед. Грегор и ближайшие его советники должны были заслонять его собственной грудью, так он мало думал об опасности.

И из этой первой битвы он вышел рыцарем, приняв в ней крещение кровью и победой. С этой минуты он изменился до неузнаваемости, так рыцарь и воин взяли в нем верх над монахом. На него все смотрели с уважением, любопытством и тревогой, потому что никто не знал его близко, даже те, что с юных лет жили при дворе и считались его друзьями, как Топорчик, и которым всегда был открыт доступ к нему. Несколько лет изгнания и замкнутой жизни совершенно изменили эту молодую натуру. И именно потому, что он был для всех такой загадкой, все старались быть к нему ближе и понять его. Рыцарем он уже показал себя, теперь желали видеть в нем короля.

Между тем приближенные короля думали и тревожились за него. Хоть император Генрих и пришел на помощь Казимиру, и вооруженный отряд, который он предоставил в его распоряжение, был только началом той будущей силы, которая должна была сплотиться вокруг него, хоть немцы стойко выдержали рядом с польскими рыцарями первую битву, но друзья молодого короля уже беспокоились о том, как бы избавиться от императорской опеки и дружбы с немцами. Никто не хотел видеть на польском троне вторую Рыксу или Оду.

В интимных беседах между собой, несмотря на то, что Маслав со своими грозными союзниками стоял над Вислой, а король не имел на собственной земле пристанища, верные ему рыцари обсуждали его будущее, устраивали его брак, искали для него союзников и отстраивали Краков, Познань и Гнезно. Топор хотел как можно скорее подыскать ему подругу жизни, чтобы быть уверенным, что он не покинет страну, но эта подруга должна была иметь хорошее приданое, чтобы пополнить опустошенную казну Польши, красоту и грацию, чтобы дать Казимиру семейное счастье и сильного союзника в представителе своего рода.

– Пусть бы только не была немкой, – говорили одни, – и не какая-нибудь внучка или родственница императора, чтобы мы опять не попали в кабалу к немцам. Мы еще помним время Оды…

– Но пусть не будет и чешкой, – прибавил Лясота, которого изранили чехи, – эти братья сидят у нас костью в горле. Пользуясь нашим несчастьем, ограбили нас, как разбойники без всякого милосердия. Гнезна, Познань и Гдечи мы им никогда не забудем.

– Пусть бы взял польскую красавицу, на что ему королевна? – сказал другой. – Кого он посадит рядом с собой, та и будет королевой, хоть бы родилась крестьянкой.

– Этого еще недостаточно, – заметил Топор, – нам нужно получить приданое и союзника при помощи этого брака. Все добро у нас растащили! При Болеславе серебра было сколько угодно, а теперь и железа не жватает.

– Ну, тогда уж лучше всего искать ему жену на Руси, – вымолвил Трепка. – Там богатства большие, и, если мы протянем руку киевским князиям, они не оттолкнут нас. Оттуда бы нам и невесту брать!

– А почему бы нет! – подхватили другие. – Если правда, что они обещали нам помощь против Маслава, то легко будет сговориться с ними и насчет жены. После великого князя Владимира остались дочери и большие богатства и слава к него большая. Довольно уж было у нас немцев, и чехами мы по горло сыты. С Руси Болеслав привозил много всякого добра, и красных девок там немало найдется. Одну могут нам дать.

Так окрепла первая мысль о сватовстве, когда Казимир еще и не думал ни о жене, ни о семье, потому что между ним и Маславом судьба еще не сделала выбора. Весть о сватовстве на Руси дошла и до женской половины, и когда узнала об этом Марта Спыткова, то очень обрадовалась и возгордилась, потому что рассчитывала быть первой при дворе королевы-русинки. Спытек, когда ему об этом сказали, решительно потряс головой.

– Вы лучше меня спросите, что такое русинка, – говорил он, – на цепи ее надо держать, а ко рту замок привесить.

Все посмеивались над ним, но воркотня старика не умоляла славы русинок; и только Марта, которой передали его слова, залилась горючими слезами.

Все эти разговоры и совещания оставались тайной для короля: сам он занимался только военными делами. Ждали Собка, который должен был или подтвердить известия, принесенные Носалей, или обрадовать более утешительными сведениями.

Старый слуга вернулся через несколько дней. Дело было под вечер, и король вместе с графом Герьертом, предводителем императорского отряда, Топором и Трепкой совещался о том, когда и каким образом идти на Маслава. Старый Грегор возвестил о приходе Белины и Собка, так как король желал от него лично услышать принесенные им вести.

Король помещался в главной горнице внизу, несколько приукрашенной в честь его. Сюда снесли все лучшее, что у кого нашлось, но убранство все же не отличалось роскошью. Только на полу набросали звериных шкур вместо ковров, да стены закрыли материями, поверх которых блестело развешенное оружие, а на столе стояло небольшое количество серебра. Но кроме серебра, на этом же столе лежало то, что в то время редко встречалось даже и в королевских замках; перед креслом короля лежали на столе две книги, обделанные в дерево и медь. Одна из книг была открыта, и пергаментные страницы были