Том 14. Дневник писателя 1877, 1880, 1881 - Федор Михайлович Достоевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Аксаков бескомпромиссно отвергает любые либеральные учреждения непригодные России, обрушивается на буржуазные конституции и парламенты западных стран. Западническому подозрению к народной массе Аксаков противопоставляет любовь и доверие, органическую связь с народом и его духом как основу основ, фундамент, на котором только и возможно построить действительно прочное, невиданное государственное здание.
Статьи Аксакова оказали, вероятно, определенное влияние на проблематику «Дневника писателя» 1881 г., к обдумыванию которого только что приступил Достоевский. В письме к Аксакову от 3 декабря Достоевский больше всего и остановится на передовицах Аксакова: «Да, давно не являлось подобного раздавшемуся вновь голосу. Ваши статьи очень твердо и целокупно (конкретно) написаны».
При всех достаточно серьезных разногласиях с Аксаковым Достоевский безусловно считал его статью событием и «делом». Призывая Аксакова «разъяснять <…> мысль особенно на примерах и указаниях», он и сам в «Дневнике писателя» развивал его мысли, прибегая к той же архитектурной аллегории, но внося в нее существенную поправку: «…наш низ, нам армяк и лапоть, есть в самом деле в своем роде уже здание, — не фундамент только, а именно здание, — хотя и незавершенное, но твердое и незыблемое, веками выведенное, и действительно, взаправду всю настоящую истинную идею, хотя еще и не вполне развитую, нашего будущего уже архитектурно законченного здания в себе одном предчувствующее». Достоевский ставил вопрос об «увенчании здания» резче и определеннее Аксакова, предлагая «начать его <…> прямо снизу, с армяка и лаптя», несмотря на то, что «увенчание снизу на первый взгляд, конечно, нелепость, хотя бы лишь в архитектурном смысле, и противоречит всему, что было и есть в этом роде в Европе» (С. 473).
Возражения либеральной прессы на статью Аксакова оказались почти столь же драгоценными для Достоевского, как и она сама. Еще в письме от 3 декабря 1880 г. он обращает внимание Аксакова на возражения А. Д. Градовского: «Вы в ваших письмах ко мне утверждали, что это человек умный, хотя и порченный, а Орест Федорович Миллер передавал мне, что Вы интересуетесь знать его, то есть Градовского, мнение о „Руси”. Ну вот теперь знаете его мнение».[188]
Из полемических реплик на статью Аксакова Достоевский вслед за самим редактором «Руси» выделил статью Г. К. Градовского (Грель) «Журналистика» в «Молве» (1880. 19 декабря. № 350). Аксаков отвечал «Молве», следуя своему обычаю анонимной критики, без прямого упоминания источника, и преувеличивая радикализм и влиятельность газеты В. А. Полетики, которая была умеренно-либеральной и менее популярной, чем, скажем, «Голос» и «Страна»: «Вот как отнесся к нашей задаче самый невоздержанный, зато самый искренний орган, enfant terrible нашей либеральной, в сущности, солидарной между собою прессы. Газета „Русь”,— восклицает он с благородным негодованием просвещенной, но обиженной интеллигенции, — настаивает на том, чтобы „русское общество пребывало в уездной кутузке вместе с оборванным народом, одетым в национальные лапти”…Так вот оно что! Вот в чем разгадка негодованию! Тайное презрение к нашему простому народу, скрытый высокомерный аристократизм западника-либерала невольно прорвались в порыве искреннего гнева. Уж не в этом ли усматривает профессор Градовский то проникновение нашей современной либеральной интеллигенции национальными началами, на которое он указывает в своем возражении „Руси”! <…> Можно ли в самом деле, да и интересно ли интеллигентному либералу возиться с оборванным мужиком, да еще обутым в лапти! <…> „Либералу” прилично только благодетельствовать ему сверху, навязывая „национальным лаптям и серому зипуну” свои благодеяния силою, — благодеяния, согласные с требованиями „общеевропейской науки”, хотя бы и несогласные с требованиями „национальной жизни”».[189]
Достоевский использует эту полемику в «Дневнике писателя», создавая антитезу: интеллигенция («белые жилеты», «Ферситы», либеральные «капитаны Копейкины») и народ («армяк», «лапоть», «серые зипуны»). Он проецирует (с известной оглядкой на статью-ответ Аксакова) мнение «Молвы» в «Дневник», но идет в своих выводах и эмоциях дальше редактора славянофильского еженедельника: «„Русское общество не может-де пребывать в уездной кутузке всесте с оборванным народом, одетым в национальные лапти”. Так ведь, выходя с таким настроением, можно (и даже неминуемо) дойти опять до закрепощения народного, зипуна-то и лаптя, хотя и не прежним крепостным путем, так интеллигентной опекой и ее политическими последствиями,—
А народ опять скуем!»
Полемика между «Русью» и либеральными органами печати дала Достоевскому новые аргументы. «Господчина» в новой «буржуазной» форме — вот что по убеждению Достоевского должно явиться законным и конечным результатом умеренных и радикальных проектов «увенчания здания». «Еще на Пушкинском празднике он продиктовал мне небольшое стихотворение об этой „господчине”,— вспоминал Суворин, — из которого один стих он поместил в своем „Дневнике”».[190] «Конституция» же, созданная по европейскому образцу с парламентом («говорильней»), по мнению Достоевского, окажется «вздорной бабой», интеллигентской опекой над народом, новой и, может быть, даже еще более изощренной и жестокой формой кабалы.
Экономические и финансовые заботы не должны заслонять главного — мысли. Эта идея заявлена Достоевским еще в 1880 г. и сформулирована в записной тетради как руководящий принцип: «Позаботимся о вечном, а не о временно-утилитарном (для великих основных реформ)». Наконец она энергично развивается (в парадоксальной форме) в последнем «Дневнике»: «Для приобретения хороших государственных финансов в государстве, изведавшем известные потрясения, не думай слишком много о текущих потребностях, сколь бы сильно ни вопияли они, а думай лишь об оздоровлении корней — и получишь финансы».
Прежде чем приступить к великой «оздоровительной работе», Достоевский предложил выслушать мнение «серых зипунов»: «Да, нашему народу можно оказать доверие, ибо он достоин его. Позовите серые зипуны и спросите их самих об их нуждах, о том, чего им надо, и они скажут вам правду, и мы все, в первый раз, может быть, услышим настоящую правду. <…> Но <…> пусть скажет сначала один; мы же, „интеллигенция народная”, пусть станем пока смиренно в сторонке и сперва только поглядим на него, как он будет говорить, и послушаем. <…> Пусть постоим и поучимся у народа, как надо правду говорить. Пусть тут же поучимся и смирению народному, и деловитости его, и реальности ума его, серьезности этого ума».
Достоевский предусмотрительно, видимо памятуя об отношении Лорис-Меликова к разным «иллюзиям» (в числе запретных был и Земский собор), не настаивает на непременных больших представительных собраниях, хотя и против них не высказывается: «И не нужно никаких великих подъемов и сборов; народ можно спросить по местам, по уездам, по хижинам. Ибо народ наш, и по местам сидя, скажет точь-в-точь все то же, что сказал бы и
