Корона мечей - Роберт Джордан

– Да-да. – Отложив портрет, Элайда подошла к камину. Сине всегда питала слабость к кошкам, и резные деревянные фигурки этих животных, иногда в очень забавных позах, теснились на каминной полке. Амерлин хмуро оглядела эту выставку, зажмурилась и слегка вздернула подбородок. – Но ты осталась, – продолжала она, быстро обернувшись. – Все Восседающие, которых не оповестили, сбежали из Башни и присоединились к мятежницам. За исключением тебя. Почему?

Сине вскинула руки:

– Что еще я могла сделать, Мать? Целостность Башни важнее всего. – Независимо от того, кто именно в ней Амерлин, мысленно добавила она. И что она так уставилась на моих кошек, хотела бы я знать? Конечно, она никогда не задала бы этого вопроса вслух. Серейлле Баганд, прежде чем стать Амерлин, была одной из самых свирепых Наставниц Послушниц – именно в год ее возвышения Сине заработала свою шаль – и стала гораздо более свирепой Амерлин, чем могла бы быть Элайда, что бы той ни взбрело в голову. Сине слишком долго придерживалась определенных правил приличий, и они слишком глубоко засели в ее душе, чтобы она могла запросто от них отказаться. И неважно, нравится ей женщина, которая носит полосатую накидку, или нет. Любить Амерлин вовсе не обязательно.

– Целостность Башни важнее всего, – согласилась Элайда, потирая руки. – Ее необходимо сохранить. – И все же почему Элайда так нервничает? Эта женщина могла своенравно вспылить, иногда говорила очень резко и хлестко, но никогда не нервничала. – То, что я скажу тебе сейчас, Сине, запечатано Пламенем. – Рот у нее перекосился, и она раздраженно повела плечами, так что накидка перекосилась на спине. – Надеюсь, ты не забыла, что это означает? Если бы я могла выразиться иначе, чтобы до тебя дошло, насколько важно сохранить эту тайну, я так и сделала бы. – Голос ее был сух, как многолетняя пыль.

– Ваши слова останутся в моем сердце, Мать.

– Я хочу, чтобы ты... Я приказываю тебе... Ты должна провести расследование. И сохрани сам факт его проведения и результаты в своем сердце. Если о нем услышит тот, кому не следует, это может привести к гибели всей Башни.

Брови Сине взметнулись вверх. Гибель всей Башни?

– Все останется в моем сердце, – повторила она. – Может, вы присядете, Мать? – Это было вполне прилично – в ее собственных апартаментах предложить Амерлин кресло. – Налить вам мятного чая? Или сливового пунша?

Отмахнувшись от предложенного угощения, Элайда уселась в самое удобное кресло. Его вырезал отец Сине в подарок по случаю получения дочерью шали, и с тех пор, конечно, на нем не раз менялись подушки. Эта Амерлин и в простом деревенском кресле сидела, как на троне, – с прямой спиной и железным самообладанием. Она поступила очень нелюбезно, не предложив хозяйке сесть тоже, но Сине лишь сложила руки и осталась стоять.

– Я много и трудно раздумывала насчет предательства, Сине, с тех пор как моей предшественнице и ее Хранительнице Летописей удалось бежать. Им безусловно помогли. Значит, налицо заговор и предательство. Я опасаюсь той сестры или сестер, которые оказались способны на такое.

– Это, конечно, вполне возможно, Мать.

Когда ее прервали, Элайда нахмурилась:

– Мы не знаем, кто именно затаил тень измены в своем сердце, Сине. Но предполагаю, что этот некто способен делать так, что мои приказы или не выполняются, или переиначиваются. И у меня есть основания полагать, что этот некто тайно шлет сообщения Ранду ал’Тору. И то и другое несомненно предательство по отношению и ко мне, и к Башне.

Сине ожидала продолжения, но Амерлин лишь пристально смотрела на нее, медленно и словно машинально поглаживая юбку с красными вставками.

– Какое именно расследование я должна провести, Мать? – настороженно спросила Сине.

Элайда вскочила:

– Я поручаю тебе найти, откуда исходит зловоние предательства, как бы высоко ни завели тебя поиски, вплоть до самой Хранительницы Летописей. Все, что ты выяснишь, кого бы это ни касалось, сообщишь лишь Престолу Амерлин. Больше никто не должен знать. Ты понимаешь меня?

– Мне понятен ваш приказ, Мать.

И почти ничего, кроме приказа, я не понимаю, подумала Сине, когда Элайда ушла еще более поспешно, чем явилась. Она уселась в кресло, покинутое Амерлин, чтобы все хорошенько обдумать, и оперлась подбородком на кулаки – так всегда делал в раздумье отец. Все в конечном счете поддается логике.

Она не голосовала за низложение Суан Санчей – ей всегда казалось, что эта девушка подходит на роль Амерлин лучше всех, – но раз уж это сделано и все законы худо-бедно соблюдены, то помогать ей сбежать было бы безусловно предательством или, по меньшей мере, преднамеренным неподчинением приказам Амерлин. Нельзя исключить и того, что кто-либо связан с ал’Тором; хотя имеет значение, что ему сообщалось и с какой целью. Обнаружить того, кто подменял приказы Амерлин, нелегко, для этого требуется по крайней мере знать, какие именно приказы были подменены. Сейчас, когда прошло столько времени, выяснить, кто помогал Суан бежать, столь же трудно, как и то, кто мог писать ал’Тору. Такое множество голубей ежедневно покидало голубятни в Башне и возвращалось обратно, что временами казалось, будто небо рябит от перьев.

Если Элайда знает больше, чем сказала, значит, у нее имеется еще один источник, откуда она черпает сведения. Во всем этом очень мало смысла. Измена могла вывести Элайду из себя, заставить ее клокотать от гнева, но сейчас она пребывает совершенно в ином состоянии. Она нервничает. И очень обеспокоена тем, что опасность угрожает лично ей. И она скрытничала, будто не хотела говорить всего, что знала или предполагала. Можно сказать, она почти испугана. Что же это за предательство, если оно способно заставить нервничать и бояться Элайду? Гибель всей Башни.

Внезапно разрозненные части головоломки встали на свои места, и брови у Сине снова полезли на лоб. Сходится, все сходится. Кровь отхлынула от лица, руки и ноги неожиданно заледенели. Запечатано Пламенем. Она сказала, что сохранит все, что узнает, в своем сердце, но тогда она еще ничего не понимала. В тот момент, когда логическая цепочка завершилась, ей стало просто страшно, но уже через мгновение ее охватил ужас. Ей не справиться с этим в одиночку. Но кто ей поможет? С учетом всех обстоятельств – кто? Ответ на этот вопрос оказался не столь уж труден. Для того чтобы взять себя в руки, потребовалось немного времени, но она покинула свои комнаты и вообще апартаменты Белых гораздо быстрее обычного.

Слуги, как всегда, сновали по коридорам – Сине шла так быстро, что они не успевали поклониться или присесть, – но сестер было меньше, чем обыкновенно в этот ранний час. Значительно меньше. Большинство, по-видимому, предпочитали по какой-то причине держаться поближе к своим апартаментам. Однако те немногие, которые решались на это, производили примерно одинаковое впечатление. Они спешили по увешанным гобеленами коридорам с замкнутыми, настороженными лицами, шаря взглядами по сторонам. Если двое или трое разговаривали, они все время оглядывались, опасаясь, видимо, что их подслушают. И все эти небольшие группки состояли из женщин, относящихся к одной Айя.