Сан-Феличе. Книга вторая - Александр Дюма

Судебная процедура, весьма напоминавшая то, что происходило некогда в «темной комнате», была страшна полной беззащитностью подсудимых. Доносчики и шпионы фигурировали в качестве свидетелей, доносы и шпионские сведения принимались как доказательства. Если судья считал нужным, на помощь мстительности приходила пытка, служившая для нее лишней поддержкой; все обвинители и защитники были членами джунты, то есть ставленниками короля, ни те ни другие не были на стороне подсудимых. К тому же свидетелям обвинения, которых допрашивали тайно и без очных ставок с обвиняемыми, не противостояли свидетели защиты — их не вызывали ни тайно, ни публично; жертвы, придавленные грузом обвинения, были полностью отданы на милость судей. Поэтому и приговор, возложенный на совесть тех, кому надлежало его вынести, зависел на самом деле от произвола короля, от зловещей его ненависти, не признававшей ни пересмотра, ни отсрочки, ни прошений о помиловании. Перед дверями трибунала построили виселицу; приговор выносили ночью, публиковали наутро и на следующий день приводили в исполнение. Двадцать четыре часа в часовне — потом на эшафот.

Для тех, кому король даровал жизнь, оставалось подземелье Фавиньяны — иначе говоря, могила особого рода.

Путешественник, который плывет с запада на восток, перед прибытием на Сицилию видит вздымающуюся из моря между Марсалой и Трапани каменную глыбу, увенчанную фортом. Это Фавиньяна, римская Эгуза, зловещий остров, служивший тюрьмой еще во времена языческих императоров. Высеченная в скале лестница ведет с вершины скалы в пещеру на уровне моря. Туда проникает унылый свет, не согретый ни единым солнечным лучом. Со свода капает ледяная вода — вечный дождь, разъедающий самый твердый гранит, убивающий самого крепкого человека.

Эта яма, эта могила, эта гробница — вот в чем выражалось милосердие неаполитанского короля! Однажды арестованные, пленники могли ожидать только две участи — либо эшафот, либо темницу Фавиньяны. Оправдания — никогда. И если у Марии Антуанетты и Людовика XVI есть свои собиратели легенд, то хорошо, что у Марии Каролины и Фердинанда IV есть их историки.

Но вернемся к нашему повествованию.

В тот вечер, когда Беккайо захватил в плен Сальвато и отправился за палачом, чтобы повесить пленника, — в тот вечер, как мы видели, маэстро Донато сидел в своей берлоге и подсчитывал барыши, которых с уверенностью ожидал от предстоящих многочисленных казней.

Три сотни дукатов из этих барышей были предназначены в приданое его дочке, просватанной за Джованни, старшего сына Бассо Томео.

Поэтому старый рыбак и палач с одинаковой радостью увидели, как заполнились тюрьмы после разрыва договора, и услышали из уст короля, что мятежникам не будет пощады.

В городе насчитывалось восемь тысяч арестованных, а это означало самое меньшее четыре тысячи казней.

По десять дукатов за каждую составляло сорок тысяч дукатов — иными словами, двести тысяч франков.

Итак, маэстро Донато и кум его, рыбак Бассо Томео, в первых числах июля сидели за столом, за которым мы их уже видели, распивая фьяску каприйского вина — они сочли, что при сложившихся обстоятельствах могут позволить себе такую роскошь, — и считали на пальцах, сколько самое меньшее можно получить от этих казней.

К великому их удовлетворению, получалось никак не меньше тридцати — сорока тысяч дукатов.

Маэстро Донато на радостях обещал, если надежды его не будут обмануты, увеличить приданое до шестисот дукатов.

Он шел на эту уступку и, может быть, готов был на другие, поскольку находился в добром расположении духа и уже видел перед собою ряд виселиц и помостов, уходивших в бесконечную даль, словно аллея Сфинксов в Фивах, как вдруг отворилась дверь и в полумраке показался судебный пристав из Викариа.

— Вы будете маэстро Донато? — вопросил он.

— Ну, я. Заходи, не мешкай! — откликнулся тот, не зная, с кем имеет дело, и развеселившись от заманчивых подсчетов и выпитого вина.

— Это вы не мешкайте! — повелительным тоном отвечал пристав. — Тут я приказываю, а не вы.

— Ого-го! — вмешался папаша Бассо Томео, чьи зоркие глаза были привычны к темноте. — Сдается мне, что я вижу, как блестит серебряная или стальная цепь на черном платье.

— Судебный пристав из Викариа, — отозвался голос из сумрака. — От фискального прокурора. Если заставите его ждать, пеняйте на себя.

— Живее, кум, живее! — сказал Бассо Томео. — Похоже, дело не терпит.

И он замурлыкал себе под нос тарантеллу, начинающуюся словами:

У пульчинеллы есть трое поросят…

— Я мигом! — вскричал маэстро Донато, выскакивая из-за стола и рысью устремляясь к двери. — Правду вы сказали, ваша честь, синьор Гвидобальди не из тех, кто станет ждать.

И, даже не надев шляпы, маэстро Донато поспешно зашагал вслед за судебным приставом.

От улицы Вздохов-из-Бездны до Викариа идти недалеко.

Викариа — это старинный Капуанский замок. В пору неаполитанской революции он играл ту же роль, что Кон-сьержери во время французской: между судом и казнью служил последним приютом для обвиняемых.

Здесь осужденных помещали, если воспользоваться неаполитанским выражением, в часовню.

Эта часовня была просто отделением тюрьмы, и им не пользовались со времен Эммануэля Де Део, Гальяни и Ви-тальяни; семь же патриотов, казненных с 6 июля по 3 августа, были помещены в монастырь, или скорее форт дель Кармине, куда их заточили.

Фискальный прокурор Гвидобальди отправился туда, осмотрел помещение и велел привести его в порядок.

Надо было укрепить замки, запоры и ввинченные в пол « кольца, убедиться, что все достаточно прочно и надежно.

Потом прокурор решил разом покончить с двумя делами и послал за палачом.

Во время нашего пребывания в Неаполе мы с каким-то благоговейным чувством посетили эту часовню, где все осталось в прежнем виде, только была убрана картина, висевшая над большим алтарем.

Часовня сооружена посредине тюрьмы. Чтобы попасть туда, надо пройти через три или четыре зарешеченные двери.

Собственно в часовню, то есть в помещение, где стоит алтарь, поднимаешься по двум ступеням.

Свет туда проникает через низкое окно, пробитое на уровне пола и забранное двойной решеткой.

Из этой комнаты по четырем-пяти ступенькам спускаешься в другую.

Именно здесь осужденные проводили последние сутки своей жизни.

Ввинченные в пол большие железные кольца указывают места, где лежали на тюфяках узники в последнюю бессонную ночь. К кольцам были прикованы их цепи.

На одной стене с тех времен и по сей день сохранилась большая фреска, изображающая распятого Иисуса Христа и коленопреклоненную у его ног Марию.