Радужная Нить - Асия Уэно

Она вытягивает шею, пытаясь что-то рассмотреть или расслышать. И заливисто хохочет, утирая слёзы, хлынувшие из глаз. Щёки мокрые, покрыты жарким румянцем.

— Не шутите так, мой господин! У меня сил нет смеяться после всего, что я пережила. Ах, и чёрствые же люди эти военные, совсем бессердечные! Господин Кайдомару, не обижайтесь на его шуточки — он заменяет ими теплоту, которую считает проявлением слабости! Но мы-то знаем…

Пальчик грозит кому-то незримому.

Сошла с ума. Утратила слишком многое, чтобы сохранить рассудок. Может, это и к лучшему? К чему разум, если разбито сердце?

— Ю. Уведи её, пожалуйста. Присматривай хорошенько, пока… пока не станет лучше.

— Постой.

Два шага — и юмеми оказывается рядом, вынимая рукоять меча из моих ослабевших пальцев. Внимательно рассматривает. Неужели?..

— Этот клинок получил благословение куда более сильное, чем можно было мечтать, Кай… задумчиво протягивает он. — А ты, малышка, в бытность свою куклой не сталкивалась с подобными вещами. Напротив, видела лишь то, что принадлежит твёрдому миру, миру Яви. В то время как души умерших, пребывая в Чию, мире живых, Яви не принадлежат! Посмертный мир — другое дело… Прежде ты не замечала ю-рэй, но теперь-то… теперь ты человек! Всё переменилось. Немудрено запутаться.

— Значит, душа моего брата!.. — я выхватываю тёплую рукоять, прижимаю к груди.

— Всегда будет оберегать тех, кого он так любил, — с улыбкой заканчивает Ю. — И знаешь… Когда-то, во времена Нефритовой Нити, существовала утешительная поговорка. На деревьях беды растут и сладкие плоды. Думаю, ты надкусил один из них.

— Но он смотрит на меня! — восклицает Мэй, слушавшая молча; весёлость покидает её личико, вновь заостряя бледные черты. — И смеётся!

— Разумеется. Твоя приобретённая чуткость даже сильнее, чем у Кая, который не проникнется, пока его, бедолагу, не усыпишь или не напугаешь хорошенько… — Он подмигивает мне. — Или, всё-таки, проникнется?

— Там, на равнине, я на мгновение почувствовал: брат рядом и прощает меня за всё, — я провожу пальцем по лезвию. — И оно тёплое! Думал, рукоять согрелась в руках, но теперь ясно, что причина не в этом. А больше — ничего. Прости, Хоно… мне очень жаль.

— Он говорит, — переводит Мэй-Мэй, — вы с ним поменялись местами, и в этом есть некая высшая справедливость.

— В смысле?

— Мол, это возмездие за крыс, прогрызших в его мировоззрении столько дыр, что он, верховный военачальник Империи, отступил, препоручив судьбу армии младшему брату, который вполне неплохо справлялся с отвратительным противником своими загадочными средствами. Зато теперь, говорит, он более причастен к миру тайн, чем вы, господин Кайдомару! Не просто поверил в чудо, а сам сделался его частичкой. И потешается над вами, как ребёнок, что корчит рожи на глазах у пожилого подслеповатого учителя. Возмутительно, господин Хитэёми! Прекратите дразниться!

— Да, — удовлетворённость в моём собственном голосе делает мир вокруг прочнее, возвращая меня на твёрдую почву. Замедляя бег событий. — Ты всегда был сорванцом и задирой, стремящимся к первенству во всём. Таким и оставайся!

Даже мёртвый, оставайся живым ради меня, ради неё, а главное — ради себя.

— Госпожа Мэй-Мэй, — обращаюсь я к девушке, в который раз покосившись на восток, как будто и не собирающийся светлеть. — Пока время терпит, и все мы в сборе — прошу, поведайте нам, что случилось там, у Родникового Святилища. Знаю, Кагура вас обманула, но как дошло до такого?

Ю недовольно глядит на меня, однако безмолвствует, лишь крепче обвивая руками дрогнувшие плечи.

— Конечно, мы можем отложить…

— Нет. Вы правы, господин Кайдомару. Я не смогла рассказать всю правду, когда ещё можно было что-то исправить. Мои слабость и трусость — они убили вас, Хитэёми-сама, а вовсе не Кагура. Они — и зло, свершённое нами там, на севере.

Мне кажется, стоит умолчать об этом сейчас, скрыть истину — непоправимое случится вновь.

Господин Татибана рассказывал вам о путешествии? Что ж, тогда остаётся добавить лишь то, что всю дорогу к озеру Ёми меня переполняли смутные желания, непонятные спутникам — которые, впрочем, были слишком заняты собственным счастьем, чтобы удивляться моему. По ночам меня убаюкивал шум прибоя, хотя море билось о скалы в нескольких днях пути. Чей-то голос, нежный и настойчивый, окликал среди бела дня, я то и дело оглядывалась, но дорога позади нас была пуста. И неведомая сила тянула меня, гнала вперёд.

— Мэй, Мэй! Проснись, моя девочка!

Я вскочила среди ночи, едва сомкнув веки. Домик, приютивший усталых путников, был крошечным, но добрая вдова выделила мне отдельную комнатушку. Скорее чулан, нежели спальню — однако я была счастлива и этому. Сказать по правде, в иной день восторженность показалась бы мне избыточной, но тогда я с трудом сознавала, что делаю.

Накинув едва просохшую после вечерней стирки одежду, я выскользнула на улицу, и по мосткам перебралась через протоки. Скорее! Туда, где мерцает манящий огонёк!

Кукле Мэй-Мэй столь опрометчивый поступок даже в голову бы не пришёл. Кукла была рассудительной и мудрой в своём многовековом одиночестве; даже тогда, на болотах, она действовала обдуманно, в согласии с волей своего господина.

Теперь она жалеет, что стала человеком…

— Торопишься, дитя? — раздался тягучий и чуть насмешливый голос откуда-то из-за спины, когда я без лишних размышлений устремилась вверх по ступенькам. Внутрь, в Святилище! — При входе принято снимать обувь, разве тебя не учили?

— Простите моё невежество, госпожа!

Вернувшись, я поспешно скинула гэта у подножия торий и дождалась, пока женщина поставит свои. Одета она была как жрица, с седыми волосами, перевязанными белой лентой. И голос… неужели тот самый, из моего сна?!

— Прежде, чем предстать перед Богиней, помолись и возьми частичку этого, — жрица указала мне на одного из драконов, держащих в пасти плошки голубого огня.

— Но я не прихватила светильника, и даже не знаю, о чём молиться, — растерянно проговорила я.

— Тогда зачем ты здесь, девочка? — удивлённо воскликнула та. — Мы, женщины, слабы от природы и навещаем это место, чтобы занять немного сил. Кто-то просит Богиню о заступничестве перед суровым мужем, кто-то — о желанном зачатии или благополучном разрешении от бремени. А чего хочешь ты?

— Ничего, — я с удивлением посмотрела в лицо, покрытое тонкой сеточкой морщин. — Сама не знаю, зачем сюда пришла. Что-то тянет меня, зовёт, и голос ваш кажется мне знакомым. Мы встречались прежде?

В свете синеватого пламени я увидела, как она побледнела, качая головой.